беспокоит, не беспокоит... Они сидели в горенке белой хаты, в
совершенно не тронутом немцем лесном хуторке. Здесь, по окраинам
березановских болот добрые люди в сорок первом году прятали и спасали
раненых советских бойцов и до недавнего времени располагался штаб
партизанской бригады, которая переместилась за реку и готовилась ко
встречным, вспомогательным действиям. И еще Лахонин сказал, должна быть
выброшена в помощь партизанам десантная бригада. Отборная, С начала войны в
тылу сидела да с учебных самолетиков сигала, готовилась к ответственной
операции.
-- Вроде бы все затевается грандиозно и ладно. Силы громадные
сосредоточены, переправившись через реку, хорошо бы с первого же плацдарма
рвануть на простор, к границе, а там и до логова недалеко.
-- Отчего в совсем неподходящем месте готовится переправа? Опять врага
обманываем, опять хотим врасплох его застать?
-- Я пока еще всего плана операции не знаю, но догадываюсь, что первый
удар здесь не будет главным. Великокриницкий плацдарм -- скорее всего
вспомогательная операция.
-- Удар, еще удар! -- так запутаем врага, что самим потом дай Бог
распутаться. И такие понесем потери, что без запутывания обошлось бы вдвое,
может, и втрое легче.
-- Да, да, хотим хитро и сложно воевать. К хотенью побольше бы ума и
уменья, да вспомогательные службы отладить.
-- У нас же вон как отлажены карательные службы, столько средств и
людей на них тратится, что больше никуда не хватает.
-- Слушай, тезка Суворова, ты хоть там-то, среди своих-то укрощай себя.
Ведь на каждого вояку по два стукача, на командира до пяти.
-- Ничего, как-нибудь обойдется. Всех не перебреешь, как говорит нами
вскормленный дивизионный парикмахер.
-- Вот он-то, болтун, вроде недотепа, -- и есть главный информатор
начальника политотдела. Ты знаешь, Мусенок в тридцать седьмом, будучи корром
"Правды", пересадил весь челябинский обком.
-- Как не знать. "Незаметно доводится до сведения". Он, Мусенок -- друг
и чуть ли не родственник Мехлиса. Они неустанно боролись и борются с врагами
народа. У Мусенка ж заместителей и бездельников -- толпа, они, будто
тунгусы, подбрасывают и подбрасывают топливо в костерок.
-- Мехлис, Мехлис. Притих он после того, как погубил три армии под
Керчью. Манштейн двумя танковыми корпусами и несколькими полевыми дивизиями,
подчинив их себе на ходу, показал Мехлису, что редактировать газету, пусть и
"Правду", в каждом номере вознося под облака бога своего, и воевать с
фашистами -- две большие разницы. За подобный позор, за неслыханные потери
любого из нас к стенке прислонили бы, но Мехлис и адмирал с красивой
фамилией Октябрьский -- выскочка и жулик -- малым испугом отделались.
Слушай, да ну их к аллаху! Снова предлагаю тебе должность начальника
оперативного отдела.
-- И я снова отказываюсь. Нечего семейственность на фронте разводить.
-- Вот гляжу я на тебя и удивляюсь: вроде неглупый мужик, но не
понимаешь, что мне умные, свои люди здесь нужны.
-- Из дивизии возьми. Ты там такую селекцию провел.
-- Ага, ага, пусть в дивизии одни ханыги останутся. А я вот возьму и
приказом тебя переведу.
-- Ладно. Так и быть. Но после того, как я сплаваю за реку. Не морщись,
не морщись. У меня разряд по плаванию.
-- Небось в бумагах записал?
-- Записал. А что?
-- А то, что умный, но тоже дурак. Только с обратной стороны, -- махнул
рукой Лахонин и, выйдя на низкое, из каменной плиты излаженное крылечко, где
возле порога у земли веселым хороводом выпорхнули и кружились беззаботные
цветы маргаритки, сложив руки, прокричал в лес: -- Эй, Алябьев! Пора! -- и
пояснил весело, потирая руки. -- Этот композитор, умеющий играть подгорную
на балалайке, мужик надежный.
-- Оттого, что надеется подле тебя уцелеть.
-- Ох и язва ж ты! Слушай, тезка Суворова, по всем правилам мне бы тебя
надо ненавидеть, а я вот... Слушай, -- приобнял он Зарубина, -- побереги ты
себя там, а?
-- Ты вроде как избываешь меня, а я начальнику штаба Понайотову сказал,
что ночевать у тебя останусь.
-- И ночуй. Отдохни ладом. В этаких кущах.
