полосы поперек и наискось по
черной траве. Осока объедена, в заливчиках, под зеленью кустов белел живучий
стрелолист и гречевник, среди смородины и краснотала плавали обмыленные
листья кувшинок. Над кустами подбойно темнел черемушник, ольховник,
мелколистый вяз и вербач. Все это чернолесье, стоявшее вторым этажом,
завешано нитями плакучего ивняка, повилики и опутано сонной паутиной.
Топорщился можжевельник, навечно запомнившийся Лешке еще по ерику, где
клубились ужи, очень даже могло быть, что кущи эти тоже набиты змеями.
Прибрежные заросли укрывали когда-то красивое потайное озерцо-старицу,
летами расцвеченную белыми лилиями. Возле таких озер всегда обитает и
скромно кормится нехитрой, полусонной рыбешкой какой-нибудь замшелый дедок,
воспетый в стихах и балладах, как существо колдовское, но отзывчивое,
бескорыстное, хотя и совершенно бедное. У дедка такого обязательно водится
такой же, как он, замшелый древний челн. Колдун прячет его в кустах от
ребятни и забредающих в тенек парочек, от веку любящих кататься на лодках,
выдирать из воды лилии, чтобы, полюбовавшись ими, в лодке и забыть их,
потому как у парочек срывание цветов -- лишь красивая запевка перед делами
еще более заманчивыми.
Обской парнечок-дождевичок, Лешка Шестаков, в жизни, может, еще и не
разбирался, но природу знал. Продираясь сквозь густые кущи, из которых все
время что-то взлетало, шуршало, уползало, замирал он от страха, боясь змей и
вепрей, -- более, говорят, на этой земле ничего злого не водилось. Разом
открылась ему тенистая, пахнущая гнильем старица, по узкому лезвию которой
беспечно плавал и кормился табунок уток-чирушек. Лешка схватился за автомат,
но вспомнил, что он на войне, да и утки, всплеснув крыльями, снялись с воды,
взмыли над сомкнутыми кущами и, уронив на воду пригоршню легкого листа,
исчезли с глаз.
Лешка надеялся, что в кустах он сыщет тропинку, по ней и лодчонку,
благословясь, откроет. Но тропинок на берегу старицы было много, чудных
тропинок, ребристых, истолченных копытцами какой-то жирующей здесь скотины.
"Вепрь! -- вспомнил Лешка школьный учебник, -- дикая свинья здесь бродит" --
и в самом деле чуть не наступил на прянувшего ввысь, захрюкавшего кабана.
Лешка от неожиданности вскрикнул. На Нижней Оби никаких вепрей сроду не
бывало, там и свиней-то не держали, потому как холодно, только оленю, коню
да корове тем место, да и то невзыскательным к корму, -- особой,
морозоустойчивой породы.
Лодки нигде не было. Лешка все больше и больше мрачнел. На свету, в
деревнях ничего не найти -- немцы народ дотошный. Неужели и сюда их черти
заносили? Вспугнув большую серую сову и еще несколько табунков уток, Лешка
уже подходил к разветвленной оконечности старицы, когда дорогу ему снова
хозяйски преградил могучий хряк. От природы черный, он весь был еще и в
насохлой на нем грязище, стоял и вроде как бы раздумывал: отступать ему или
порешить солдатика? Глазки хряка смолисто заблестели, красненько вспыхнули,
хряк борцовски хукнул. переступил быстро задними ножками, ища упору для
броска.
-- Ты че? -- закричал Лешка, поднимая затвор автомата, -- изрешечу-у,
кривое рыло!
-- Хурк! -- грозно откликнулся кабан.
-- Уходи с дороги, морда! -- не своим голосом взревел Лешка и дал
очередь в небо, срезав пулями ветку. Лесные дебри поглотили животину. Тропа,
по которой вепрь удрапал, вывела солдата к отводке старицы, зверина хватанул
по отмели, утопая по пузо в грязи. Желто дыша и пузырясь, канава наполнялась
плесневелой жижей. В отдалении, смяв осоку, лежал и блаженствовал в грязной
жиже еще один кабан, блестело осклизлое брюхо. Отчего-то этот кабан не
ударился в бега за отступающим хряком. Лешка выловил ольховую палку, потыкал
в недвижимое тело и ссохшимся голосом произнес:
-- Лодка!
По заломленным веточкам, по едва примятым, травою схваченным следам он
сыскал под навесом низкой, обрубленной вербы два старых осиновых весла,
ржавое, гнутое ведро. -- Помер, видно, дедок-то. А может убили? -- вздохнул
Лешка, принимая лодку, но не как награду, как неизбежность, -- теперь уж от
шушеры не отвертеться.
