чуждо.
В то время, как Ашот Васконян глядел в ночное небо, где вроде бы
свершался праздничный карнавал -- то его, небо, просекало и обшаривало
голубыми, белесо рассыпающимися в выси прожекторами, простреливало
разноцветно мелькающи- ми, на жемчуг похожими пузырьками пуль, -- медленно
плывущие зеленые и красные огоньки ночных самолетов тащили во тьму мерный
гул и сонное, добродушное урчание моторов; самолеты эти, словно с возу
мерзлые дрова, сваливали на землю кучи бомб, и земля, дрогнув, качнувшись, и
устало охнув, снова успокаивалась и отдыхала.
Ашот Васконян мучился вечными вопросами и по этой причине не мог
уснуть. А комбат Щусь, сидя на валуне, хорошо нагретом за день, еще и еще
прикидывал, как, где и когда легче перемахнуть водное пространство,
прорваться за реку и выполнить боевую задачу, при этом как можно меньше
стравив людей. Пополнение в полк и батальон прибыло незначитель- ное --
"колупай с братом", -- как определял военный контингент острослов Булдаков,
-- больше из госпиталей, раненные по второму, кто и по третьему разу, да еще
какие-то унылые белобилетники, долго и ловко ошивавшиеся в тылу и на
лапчатых утят похожие оттого, что обуты в ботинки не по размеру, выводок
солдат уж двадцать пятого.
"Годки", еще недавно шалившие в бердских казармах, шерудившие сидора
новобранцев в карантине, изображали из себя честных, неподкупных людей, били
морды пойманным с поличным охотникам за съестным. Оно, конечно, хорошо, что
поучили старшие младших -- пакостить в своем подразделении -- распоследнее
дело, впереди тяжелые бои и испытания товарищества на прочность, если орлы
из пополнения не сразу примут солдатскую науку, дела их за рекой будут худы,
у кого и безнадежны. Тут, на войне, спайка -- одно из главных условий
выживания, спайка и круговая порука. Вон они орлы-осиповцы, как на сельских
работах сдружились, так рука об руку и в бои вступили -- ни одного своего
раненого не бросили, без еды и угрева никого не оставят. Они и за реку
поплывут с надеждой, что надежа-товарищ всегда рядом, всегда поможет, в
любом опасном деле. А коли край подойдет, последней крошкой поделится,
раненого тебя спасет.
Река в ночи была покойна, отчужденно поблескивала сталистой твердью на
стрежи, но под правым, высоким берегом пугающе черна, могильна. Взлетела
осветительная ракета, соря огненными ошметками, мерцая, описывала дуги и
обозначила, как бы приблизила овражистый правый берег. Недвижен, меркл,
объявился он на минуту, пополоскал черный фартук, обозначил и вывалил в воду
какие-то предметы, днем невидимые из-за мерцания солнца иль широкого
пространства воды -- камень с плешивой макушкой, уснувшую на нем чайку;
короткой зарничкой мелькнула пойма Черевинки; кустик бузины и тальника за
устьем речки, в жерле оврага обозначились, днем их там еще не было.
"Точка! Замаскирована пулеметная точка, -- отмечал комбат. --
Укрепляется немец, ждет, но сам же, себя же маскировкой и выдает..." --
когда отдаленный свет очередной ракеты достигал шиверов, воду тревожило,
морщило, в неспокойно ворочающейся стрежи реки играло: желтый свет ракеты
переливался всеми цветами радуги, двоился, троился, искручивался спиралями.
Тревожилось сердце комбата -- свет ракеты хорошо, как в зеркале, отражался в
глуби реки, выявлял стрелу ее -- на этой-то стреле, в заманчиво блистающем
зраке больше всего и погибнет народу.
Днем, на оперативном совещании, где присутствовали работники штаба
корпуса и дивизии, штаба соседнего, резервного полка, пожилой усталый
человек -- новый командир дивизии, разрабатывалась и утверждалась так
называемая диспозиция, план переправы через реку, и на этом-то
совещании-инструктаже окончательно выяснилось: плавсредств ничтожно мало,
ждать же, когда их изладят да подвезут -- недосуг, момент внезапности и без
того упущен, противник спешно укрепляется на правом берегу, надо начинать
операцию и... помогай нам Бог. Непременный, всюду и везде с пламенным словом
наготове, присутствующий на совещании начполитотдела дивизии Мусенок тут же
выдал поправку: "Наш бог -- товарищ
