острове подняло в воздух, но чужой берег уже не
дышал повальным огнем, не озарялся сплошной цепью пулеметов, которые сперва
казались огненным канатом, протянутым вдоль берега, не понять было: то огонь
непрерывный идет или уж сам берег в пулеметы превратился. За рамой, за
передовыми позициями немцев, будто с воза дрова, вываливали бомбы ночные
самолеты. На секунду сделалась видна сползающая набок головка церкви, оба
прожектора мгновенно потухли.
-- А-а-а-а-а! -- завыл, заликовал одинокий Лешкин голос на темной реке.
-- Не гля-а-анется-а! Не глянется, курва такая! А-а-а-а! -- орать-то он,
связист, орал, но и о работе не забывал.
Вырвал вместе с гвоздем груз, застревающий в гнилом шпангоуте, долетели
брызги, и снова не к месту мимолетом подумалось: "Будто перемет на Оби
выметываю"... -- и тут же уронил весло, потому что лодка начала крениться,
за бортом послышалось бульканье, хрипы. И хотя Лешка все время настороженно
ждал и боялся этого, в башке все равно все перевернулось: "Ну, пропал! Все
пропало..."
Не давая себе ни секунды на размышления, он выхватил из уключины весло
и вслепую, на хрип и бульканье ударил раз, другой -- содрогнулся, услышав
короткий вскрик, мягкое шевеление под лодкой, вяло стукнувшись о дно лодки,
какой-то горемыка навечно ушел вглубь.
"Наши это... Наших несет... Быстрей, быстрей!.." Он по шуму и ходу
лодки почувствовал -- прошел стрежень реки, течение ослабело. Он выбрасывал
за борт провод с последними подвесками: надо подсоединять новую катушку, она
вмещает пятьсот метров провода, лодку почти не сносит, провода должно
хватить с избытком.
Он отбивался веслом от утопающих, наседающих на лодку. Народу гуще,
грохоту и шуму гуще -- верный это признак: берег близко. Он изловчился
черпануть ладошкой за бортом и донести до рта глоток обжигающей воды. Провод
струился, утекал за борт, человек работал лопашнями, закидываясь назад,
работал так, что старые, из осины тесаные весла прогибались на шейках.
"А-а, гробина! -- стонал Лешка. -- А-а, корыто! Его только вместо
гроба... Нашу бы, обскую сюда расшивочку-у-у..."
-- У-у-у-у-у! У-у-у-у-у! -- вырывался вопль. Сил в нем никаких уже и
нет, один крик остался. Обжигая колено, цепляясь за штаны ерошенными узлами,
ползет провод через борт, ложится на дно реки. Жила эта соединит берег с
берегом, человека с человеком, стало быть, и с жизнью соединит, с людьми, с
Семой Праховым, милым, добрым парнем. Помстилось, что тот, которого он
оглушил веслом и отправил на дно, Сема Прахов. Почему-то все беспомощное,
беззащитное облекалось в облик напарника. -- У-у-у-у-у-у, у-у-у-у-у-ууу! --
мотая головой и всем телом мотаясь, выл Лешка, на ругательства сил уже не
хватало. Из воды вздымал весла не Лешка, не связист Шестаков, весла взлетали
и падали сами, вразнобой, будто бы работал ими пьяный или сонный человек. --
У-у-у-у... Сейчас главное -- не ошалеть от страха и одиночества. На Дону, на
притоке ли -- сейчас не упомнить, -- он чуть не утонул в мелком ерике
оттого, что испугался. И кого? Ужей! Он когда сунулся в ежевичник, то увидел
их целый свиток. Впереди Лешки прокатили пушку, переехали клубок змей --
черные твари, извиваясь, разевали безгласные малиновые рты и кипели черным
варом, распускаясь отертыми, бледными, чем-то набитыми брюхами. Они, те
гады, долго потом снились Лешке. Хорошо вот на севере родился, где никаких
тварей не водится, комар да мошка -- и все тебе паразиты, ну иной раз
слепень прилипнет к телу, к мокрому, да куснет, либо паут закружится над
головой, загудит истребителем, упреждая, что в атаку идти собирается.
Лешка хитрил, заставляя себя думать о чем-нибудь постороннем и в то же
время, вытянувшись до последней жилочки, напрягал слух: не завозится ли кто
за бортом? Когда-то кончилась, иссякла бухта провода с подвесками, когда-то
успел он, хлюпаясь в мокре, подсоединить конец бухты к последней катушке и
по тому, как убыстрялось вращение на катушке, понимал: провода на ней
осталось немного. Хватит ли до берега? Где вот он, берег-то?
За правобережной деревушкой, выхватывая кипы дерев, начали бить
зенитки. Небо там озарилось ракетами,
