плечо Ероху, -- кажись,
немцы! Фрицы, кажись!
И тут только вспомнил Ерофей и Родион, ради чего они тонули -- умирали
и спасались -- они же воевать должны. Они на фронте. Они не просто
утопленники, которых в деревне, если поднимут из воды, то все жалеют, в бане
отогревают, кормят хорошо и работой целый день, когда и два -- не неволят.
Им же задание выполнять надобно -- связь проложить.
-- Немцы! -- изумился Ерофей. -- Зачем немцы?
-- Бежим, бежим! -- дыхнул рядом Родион. И они, схватив- шись за руки,
бросились к темной крутизне берега, к кустам или каменьям. Впереди них
кто-то упал в белой рубахе. Ерофей тоже упал и понял, что человек, бежавший
впереди, не в белой рубахе вовсе, он нагишом. Ерофей хотел оттолкнуть
Родиона от голого человека, на которого тот следом за ним свалился, голый же
человек, зажав рукою причинное место, вскочил и рванул по каменьям в гору,
но тут же, взмахнув руками, упал.
-- Стой! Стой! -- кричали из темноты по-русски. -- Стой, в Бога мать!
Трусы! Стой, сто-ой, сволочи! Стой, изменники!...
"Немцы, а матерятся по-нашему, -- удивился Ерофей и зажался меж
потрескавшихся, царапающихся камней, ладонью прижал Родиона -- никак его
ноги в камни не затянешь... -- дохлые ноги, длинные, дохлые. Бывалые
фронтовики говорили: немец, если напьется, в атаку пойдет, так по-нашему
материться начинает, потому как наш, русский мат -- самый в мире
выразительный, но в Бога и в рот только наши могут, потому как неверующие...
Громыхал под чьими-то сапогами камешник, палили в воздух, по камням и
по кустам секли какие-то люди.
-- А-а, падла! А-а, притырился! -- разносилось из тьмы, -- смылся!
Воевать не хочешь...
-- Бра-а-атцы-ы-ы! Да что же это, бра-атцы-ы-ы!..
Волокут человека, по камешнику волокут, к воде. Видать, бедолаги попали
на левый берег, им же полагается быть на том, на правом, где немец. Им
воевать полагается. И вот люди, которым судьба выпала не плавать, не тонуть,
а выполнять совсем другую работу, -- вылавливали ихнего брата и гнали
обратно в воду. Они удобное на войне место будут отбивать яростней, чем
немцы-фашисты -- свои окопы. Ведь эта ихняя позиция и должность давали им
возможность уцелеть на войне. Доводись Родиону и Ерофею так хорошо на войне
устроиться, тоже небось не церемонились бы. Вот только не получалось у них
-- у смоленского крестьянина и вятского мужика -- удобного в жизни
устройства, не могли, не умели они приспособить себя к этому загогулистому,
мудрому и жестокому миру -- больно они простоваты, бесхитростны умом --
стало быть, поднимайся из-за камней, иди в воду, под выстрелы, в огонь иди.
И когда высветившие их фонариком какие-то громадные, как им показалось,
безглазые, клешнерукие люди схватили их и поволокли, то под задравшейся
рубахой ширкало каменьями выступившие позвонки и ребра. Оба мужика, и
молодой, и пожилой, рахитными были в детстве, младенцами ржаную жвачку в
тряпочке сосали, да и после объявленной зажиточной колхозной жизни на
картошке жили, негрузные, с почти выдернутыми суставами ног и рук,
волоклись, разбивая о камни лица, и не сопротивлялись, как тот пожилой
дядька, в котором являлась такая живучесть, что он с воплями выскакивал из
реки, рвался на берег. Тогда нервный от нечистой работы командир юношеским
фальцетом взвился:
-- По изменнику родины!..
Смоленского и вятского мужиков хватило лишь на то, чтобы взмолиться,
забитым ртом выплюнуть вместе с песком:
-- Мы сами... Мы сами... Не надо-о-о.
О том, что их вообще нельзя гнать в воду: нету у них оружия, сил нету,
иссякло мужество -- не хватит их еще на одно спасение, чудо не может
повториться, -- они не говорили, не смели говорить. Выколупывая песок,
дресву из рта, сблевывая воду, которой был полон не только тыквенной формы
живот, но и каждая клетка тела свинцом налита, даже волосок на голове нести
сил не было. Младшего ударили прикладом в лицо. С детства крошившиеся от
недоедов зубы хрустнули яичной скорлупой, провалились в рот. Ерофей
подхватил напарника и вместе с ним опрокинулся в воду, схватился за брусья,
прибитые
