подыхай! X... с тобой, раз так... Коля взнял лицо, подышал,
отплюнулся:
-- Пошли, ковды.
Теперь они, раненый и сопровождающий его, валились на траву вместе.
Чуть отдышавшись, Лешка подлазил под раненого, взнимал его с земли с
надсадой и устремлялся вперед, падая на бегу. Оба они огрузли от мокра, Коля
Рындин, упавши, задушенно выл. Лешка вдруг услышал себя -- тоже воет.
Раненый ничему, кроме боли, уже не внимал, хватал мокрую траву зубами, жевал
ее. Горькая слюна текла у него по подбородку. Скоро он начал терять
сознание. Лешка, кашляя, плача, каясь -- зачем не оставил раненого и сам не
остался на берегу, просил давнего товарища потерпеть, не умирать. Почти
переставший на фронте молиться, Коля Рындин смятым голосом просил:
"...сси-ы, спо...ди... си-ы-ы-ы-ди-ди-ди". Лешка боялся Бога -- в темной
чаще северный человек всегда относится боязно и суеверно к Богу. Волоком
затащил он раненого под строенный ствол плакучей ивы, уронившей
полуоблетевшие ветви в воду, полагая, что здесь посуше и ориентир хороший --
не потеряет раненого. Выкрикивая:
"Сщас, Коля! Сщас, дружочек, сщас..." -- Лешка бродом попер через
старицу.
На первой же поляне, в середине вытоптанной, по краям отравенелой, он
обнаружил круглую, шатровую палатку, к которой цыпушками подсели палатки
меньшего размера. Для начала он был обруган за то, что разбудил людей, но,
услышав слово "плацдарм", узнав, что раненый переправлен из-за реки, да еще
и один переправлен, значит, важная фигура, санитары схватили носилки и
ринулись следом за Лешкой во тьму, однако не бродом, а через перехват,
который оказался совсем близко. Коля Рындин, скорчась, лежал под плакучей
ивой и не шевелился. "Ой, помер Коля!" -- оборвалось все внутри Лешки.
Раненому потерли виски нашатырным спиртом, в зеленью загрязненый рот влили
глоток горячительного. Он поперхнулся, зашарил рукой по стволу ивы,
спрашивая, где он? Коля Рындин, видать, решил, что уже на том свете и над
ним неструганая крышка гроба.
-- Все в порядке... все в порядке... Добрались все же, добрались,
Коля...
Возле палаток стояла наготове санитарная машина. Колю Рындина с ходу, с
носилками засунули во внутрь машины, туда же заскочил один из санитаров,
машина, фыркнув, выбросила белый дымок и, переваливаясь на кочках и
кореньях, устремилась вдаль. Все-таки приняли Колю Рындина за важную
персону. По тяжести и объемности фигуры раненый тянул на генерала,
сопроводиловки же и личных бумаг с ним не оказалось. Выпали, видать, из
гимнастерки солдата бумаги, когда пытались пробиться к медицинскому раю.
-- Мне бы пожрать маленько. И поспать часок, иначе не хватит сил
переплыть обратно, -- вполголоса, но настойчиво произнес Лешка Шестаков.
Просьбы его были тут же исполнены -- на этом, на левом берегу почтительно,
даже заискивающе относились к тем, кто находился в аду, называемом
плацдармом.
День пятый
Лешкино путешествие за реку на редкостном плавсредстве оказалось
замечено где надо и кем надо. Почти все телефонные линии, проложенные с
левого берега, умолкли или едва шебуршали. Среди всего великого развала,
хозяйственного разгильдяйства, допущенного в подготовке к войне, хужее,
безответственней всего приготовлена связь -- собирались же наступать, взять
врага на "ура!" и бить его в собственном огороде, гнать, колоть, гусеницами
давить -- чего ж возиться с какой-то задрипанной связью -- вот и явились в
поле военные рации устарелого образца, в неуклюжем загорбном ящике и с
питательными батареями, величиной и весом не уступающими строительному
бетонному блоку. Парой таскали рации и питание к ним радисты, но пока
настраивались, пока орали, дули в трубку, согретые за пазухой батареи
садились. Уже во время войны до ума доводилась компактная, более-менее
надежная рация, однако передовой она почти не достигала, оседая где-то в
штабах на более важных, чем передовая, объектах.
Неся огромные потери, фронт с трудом сообщался посредством наземной
связи -- сереньким, жидким проводоч- ком, заключенным в рыхлую резинку
