же пехоты, где и
без того тошно сидеть под огнем противника, под своим же -- того тошнее.
Телефонист с ходу должен запомнить позывные командиров, номера и названия
подсоединенных к его проводу подразделений, штабов, батальонов, батарей,
рот. Кроме того -- Бог ему должен подсоблять -- различать голоса командиров
-- терпеть они не могут, особенно командиры высокие, когда их голоса не
запоминают с лету, для пользы дела надо телефонисту мгновенно решить --
звать или не звать своего командира к телефону, кому ответить сразу:
"Есть!", кому сообщить, что товарищ "третий" или "пятый" пошел оправиться. И
всечасно связист должен помнить: в случае драпа никто ему, кроме Бога и
собственных ног. помочь не сможет. Связист -- не генерал, ему не позволено
наступать сзади, а драпать спереди. Убегать связисту всегда приходится
последнему, поэтому он всечасно начеку, к боевому маневру, как юный пионер к
торжественному сбору, всегда готов -- мгновенно собрав свое хозяйство, он
обязан обогнать всех драпающих не только пеших, но и на лошадях которые.
Будучи обвешан связистским оборудованием, оружием, манатки свои --
плащ-палатку, телогрейку, пилотку, портянки, обмотки клятые ни в коем случае
не терять -- никто ему ничего взамен не выдаст, с мертвецов же снимать да на
живое тело надевать -- ох-хо-хо. Кто этого не делал, тот и не почует кожей
своей...
"Где эта связь, распра..." -- Не дав закончить складный монолог,
связист должен сунуть разгоряченному командиру трубку: "Вот она, т-ыщ майор,
капитан, лейтенант! Тутока!"
Будучи северным человеком, к суровому климату приспособленным,
единственный сын хоть и беспутной матери, Лешка Шестаков все же был местами
подбалован: не мог, например, спать в обуви, надо ему непременно разуться,
накрыть ноги телогрейкой, согреть их, тогда он уснет, не уделив внимания
туловищу и всему остальному. Не всегда фронтовые условия позволяли спать с
этаким вот солдатским комфортом, но ноги так уставали, такая изморная можжа
их охватывала, что Лешка махал рукой на неподходящие условия, и случалось
уже не раз -- драпал босиком, никогда, правда, при этом не попускаясь
обувью. Один раз его забыли спящего, и он часа полтора находился под
оккупацией.
Есть негласное фронтовое правило -- в отдалении от своего воюющего
братства индивидуальную щель не рыть, избегать ее одноперсонально рыть также
на окраине опушек леса и кустарников, возле камышей, окошенных хлебов,
кукурузы, подсолнухов, в первую голову следует избегать мест, выкошенных в
поле уголком, хотя они-то и соблазнительны. Здесь, в уединении, в пшеничной
или кукурузной затени, пусть и в малом удалении от блиндажей и окопов,
кротко спящий военный субъект есть самая соблазнительная для врага добыча.
Полезет фрицевская разведка за языком, а он вот он, голубчик, дрыхнет,
поставив оружие на предохранитель, положив ладошку под щеку, -- бери его
сонного-то без риску и неси аккуратно восвояси -- он не вдруг и проснется.
Могут танк или машина на щель наехать, пехота, идущая ночью на замену, на
тебя сверху рухнет, штабной офицер-красавец, влекущий на тайное свидание в
кусты иль в тучные хлеба боевую подругу, парой навалятся -- держи ее,
пару-то, на плаву.
На Дону было -- свалилась эдак вот парочка в связистскую ячейку,
кавалер руку сломал, кавалерша -- ногу в коленке выставила, Лешке шею
свернули. Долго вертеть головой не мог, а ведь на голове-то трубки висят --
две, и каждая не меньше килограмму.
Под Ахтыркой, помнится тоже, так Лешка умотался, что месту был рад, и
занял готовую щель, фрицем иль Иваном была копана в спелой пшенице, но
началась уборка, косилка прошлась и как раз возле щели, по дну толсто
устеленной соломой. Окошенная щель оказалась как раз в уголке, колосья на
бруствер наклонились, зерно насыпалось. Когда Лешка подошел к щели, из нее
пташки выпорхнули. Он почистил щель, еще пышнее устелил ее соломой и только
устроился -- хлобысь на него сверху иван с котелком, горячим чем-то облил.
Лешка лизнул губы -- горошница. Склизко в щели сделалось. Надо бы уйти из
щели, сменить место, но сил нет. Дождь. Спал,
