сразу после бомбежки, еще до того, как Шестаков
отправился на поиски товарищей, позвонил полковник Сыроватко и сказал, что
сейчас на правый фланг, к артиллеристам, придет представитель большого
хозяйства кое-что обговорить. Совещание же командного состава, имеющегося на
плацдарме, нужно собирать тоже сегодня, после захода солнца, когда сделается
потише. Нужно что-то придумывать самим, самостоятельно принимать решение
насчет дальнейших действий. За рекой ни мычат, ни телятся, силы людей на
пределе.
Майор Зарубин попросил солдат пристально следить за поймой Черевинки,
не давать немецким пулеметчикам особо резвиться.
-- Какая-то очень уж важная птица к нам следует, -- заключил он.
-- Подполковник Славутич, -- махнув рукой возле крупной головы, на
которую была насунута солдатская пропрелая пилотка, доложился гость. --
Заместитель начальника штаба корпуса, -- и придержал рукой Зарубина,
встречно шевельнув- шегося. -- Лежите, лежите.
Кирзовые сапоги, замытые водой до белизны, были тоже не с ноги довольно
складного, но усталого пожилого подполковника. "Значит, переправлялся вместе
со всеми, и тонул, и утопил свое обмундирование", -- решил Зарубин, и ему не
то чтобы легче сделалось от этого, а как-то свободней сделалось.
В это время и сунулся в пещерку к Зарубину сержант Финифатьев, но,
увидев незнакомого командира, подался на попятную.
-- Чего вам, товарищ сержант? -- спросил Зарубин, зная, что попусту
бойцы из верхних окопов под берег не полезут, беспокоить его не станут.
-- Тут такое дело... -- начал Финифатьев и смешался. --
Немца-наблюдателя мы пазганули.
-- Какого немца? Где?
-- На лесине. В речке. А я все думал, думал, што-то немец глушит и
глушит нас минами, да все гушше и плотнея, гушше и плотнея.
-- Ну и что?
-- Дак наблюдателя-то Булдаков сшиб, ну такой большой- большой
матершинник он и трепло, а вот сшиб с лесины единым выстрелом.
-- Ну и...
-- Курить просит, ашшаульник этакой, за победу, говорит, завсегда,
говорит, поощрение полагается.
Вспомнив про баночку-завертушку, майор нащупал ее за телефоном, подал
сержанту:
-- Может быть, еще осталось?
-- Нам на завертку токо, на завертку, -- свинчивая крышку с кругленькой
пластмассовой баночки, дрожал голосом Финифатьев и возликовал, обнаружив
табак в коробочке. -- Вот Олехе радость-то! Ему пожрать, покурить да
выпить... -- перехватив взгляд подполковника, робкий, просительный, сержант
протянул ему баночку. -- Курите и вы, товарищ командир, не знаю, какой вы
части-звания.
-- Шестаков приплавил табачку, -- пояснил майор, -- тонул который.
Кстати, сержант, как он вернется, сразу ко мне.
Славутич умело и быстро свернул цигарку, затянулся, замычал мучительно
и сладостно. У него все плыло в голове, но в груди помягчело, словно бы
прочистило, осадило дымом внутри слизистую горечь.
Дела на левом фланге, у Сыроватко, совсем плохи. Противник забрасывает
гранатами, мелкими минами овраги, где окопалась пехота. Ответить нашим
бойцам нечем -- гранаты на исходе, патроны со счета, контратаки в лоб не
дали результатов, просачиваться по оврагам вверх опасно -- немцы лучше наших
бойцов знают рельеф местности, отрезают слепо тычущиеся группы в
разветвлениях оврагов и уничтожают. Начали действовать снайперы, наносят
большой урон. С господствующей высоты Сто немцы просматривают почти всю
полосу берега, и только за яром спасение, отчего все больше и больше народу
скапливается здесь, на берегу реки.
-- Это опасно: на кромке берега не удержаться -- немцы на узком
пространстве завалят нас бомбами и минами, под прикрытием огня вплотную
сойдутся с нашими частями, невозможно сделается прикрываться огнем
артиллерии. Тогда все. Почти безоружных, голодных, измотанных переправой и
боями людей противник опрокинет коротким броском в реку.
Все это подполковник Славутич говорил майору Зарубину ровным,
отработанным голосом человека, привыкшего к докладам, умеющего делать их
предельно ясно, без лишних слов и чувств.
Помолчали. Майор предложил подполковнику еще закурить,
