ноги, лежал обер-лейтенант
Болов с уже вывернутыми карманами, под ним все темнее делался песок от
загустевшей крови. В светлых волосах уже рылись, хмелели от крови, увязая в
ней, муравьи. Зигфрид не мог оторвать взгляда от убитого обер-лейтенанта, но
он хотел жить, очень хотел и, облизав высохшие губы, продолжил треп со
штабным телефонистом.
-- Нун унд вас махт эр нох? Ди шлахт, ди вайбэн, шнапс -- дас ист дас
лебэн дэс эхтэс кригэрс. (Ну, а что же ему еще делать? Битва, бабы, шнапс --
это и есть жизнь настоящего воина.)
-- Нун гут. Гей, мах дайнэ захэн, фертих, дайнэ штимэ цитэрт абэр фон
дэр юберанштрэнгунк. (Ну, ладно, иди доделай свои дела! -- бодро посоветовал
Зигфриду штабной сязист, -- а то у тебя от натуги даже голос дрожит.)
Майор поднял руку, будто притормозил ею чего-то.
Зигфрид Вольф послушно положил трубку на дужки аппарата.
-- Та-ак, -- облегченно выдохнул майор. -- Одно дело сделано. Теперь,
братцы, уберите трупы и связь, нашу аховую связь, сюда, ко мне. И бегом,
бегом!
Под ногами, под срезом почти уже осыпавшихся, растолченных нар,
заваленных мелкими кустами и застеленных байковыми одеялами, валялось
всяческое житейское добро. В мусор втоптаны рассыпавшиеся открытки
обер-лейтенанта Болова. Вернувшись из села Великие Криницы крепко выпившим,
командир батареи всех распушил, но, добавив перед обедом и с аппетитом
пообедав, впал в благодушие и, как настоящий фронтовой товарищ, выбросил в
отверстие к наблюдателям сумочку с остатками добавочного офицерского пайка,
полученного на батарее, -- на этот раз паек был богатый: прессованные с
сахаром грецкие орехи, упаковка охотничьих колбасок, печенье, шоколад,
вяленые финики, галеты -- слуги фюрера задабривали бойцов оборонительного
вала, чтобы знали они и помнили, что отец их и товарищ по партии неусыпно,
постоянно заботится о них. Валяясь на нарах, покуривая, обер-лейтенант
рассматривал выразительные снимки, потешаясь над Зигфридом Вольфом, объяснял
юноше, где, чего и как у баб находится и как к этим богатствам надо
подступать. Когда произошел налет, Болов швырнул снимки на землю и метнулся
к столику, над которым висел на палке, вбитой в земляную стену, его пояс с
пистолетом. Дальше Зигфрид Вольф ничего не помнил. Дальше была входящая в
блиндаж смерть, глядящая на него будто в жидкую известку обмакнутым,
обожженным кончиком ствола автомата. Никогда-никогда не забудет Зигфрид
Вольф черным жаром смерти дышащего зрака.
-- Позовите ко мне Боровикова! -- приказал майор. Булдаков принялся
поить Финифатьева из фляги. Сержант запричмокивал, зашлепал губами, как
теленок, вот и голос опять подал:
-- Водочка так к разу. Он меня штыком пазганул. А что как зараженье
крови? -- И тут же перешел на отеческий тон. -- Ты бы поел чего, Олеха. От
их обеда осталось... Чужо все, погано, да че поделаш-то?
-- Заговорил, -- обрадовался Булдаков, -- жив, стало быть, вологодский
мужик, жив!..
Шорохов, не переставая жевать, поднял из-под ног затоптанные снимки,
расправив один, держа руку на отлете, будто козырную карту, осклабился:
-- Во че вытворят фриц! Во жись, так жись!.. Майор бросил быстрый
взгляд в сторону сержанта и друга его закадычного, махнул рукой Шорохову,
чтоб убирался, -- времени на пустые разговоры не было, отвлекаться недосуг.
-- Заг маль, весэн бештэлен ан дэр хехэ хундерт зинд? (Скажите, --
спросил он тихо у Зигфрида Вольфа, -- чьи наб- людательные пункты на высоте
Сто?)
-- Дэр штабсдивизион унт дэр цвайэн безондэрэн эсэсбатальонен. (Штаба
дивизии и двух отдельных эсэсовских батальонов.)
-- Во ист ди штабсдивизион, унд вэр фюрт дорт? (Где сам штаб дивизии, и
кто ею командует?)
-- Ихь вайс нихт, во дэр штаб дэр дивизион ист. -- Ихь вайс вених, ихь
люгэ нихт, херр официр. Ихь хабэ ам телефон гехерт: генераль фон Либих. (Я
не знаю, где штаб дивизии, -- послушно и торопливо заговорил пленный. -- Я
мало чего знаю. Я не лгу, господин офицер. Слышал по телефону: генерал
Либих.)
-- Гут! Гут, -- кивнул головой майор. -- И на том спасибо, -- добавил
он по-русски. А про себя усмехнулся;
"Вот истинный
