даже испытывая облегчение от этой мысли.
Над рекой послышался слитый, все нарастающий гул, будто не по небу, по
булыжной мостовой накатывались, все убыстряя ход, грозно, чудовищно звучащие
машины. Почти над самой водой затяжелело прошло звено штурмовиков -- "илов".
Взмыв над яром, штурмовики забрались повыше и оттуда ударили ракетами, будто
алмазами по стеклу чиркнуло, оставив на небе белесые полосы, затем высыпали
из гремящей утробы бомбы и принялись ходить над деревушкой и высотой Сто,
поливая ее из пулеметов и пушек. Возвращаясь, "илы" качнули крыльями над
плацдармом, и ведущий стрельнул веселой розовой ракеткой навстречу
отработавшим самолетам. Слитно ревя, перло новое звено штурмовиков, выше их
прошла пятерка белых изящных самолетов, сверкающих раздвоенными хвостами, --
дальние бомбардировщики. На плацдарме решили: не было в достатке
штурмовиков, вот и выслали дальние эти бомбардировщики. Не сбивая строя и
хода, "петляковы" прошли позиции наши и немецкие, развернулись, заваливаясь
в пике и почти отвесно падая на деревню, все ниже, все ниже и стремительней,
опростались разом от груза и легко, даже изящно, вышли из пике, взмыли в
небо, сверкнув крыльями на закатно краснеющем солнце, на вздыбленном
небосклоне, а по-за ними от кучного бомбового удара, ушибленно ахнув,
качнулся берег Черевинки, что-то громко треснуло в земле или на земле,
подбросило дома, небо, солнце, скосившийся церковный куполок похилился,
пошатнулся и, как поплавок, унырнул в черно взнявшиеся вороха взрывов.
Село Верхние Криницы сделалось развалинами, горело из края в край.
Солома, старый камыш, будылья, бурьян, палочки оград как подняло вверх, так
и крутило горячим воздухом, и сыпался горячий пепел, ошметья огня и сажи. И
все содрогалась, вздрагивала земля в селе и вокруг него, и все тряслось
что-то, рвало себя внутри земли иль по-за ее уже пределами.
Опытный вояка, майор Зарубин не мог сдержать злорадного торжества. "Уж
постарался авиатор! Но, может, и товарищ Лахонин Пров Федорович о своих
солдатах вспомнил после важных дел и забот с Улечкой".
Два "мессершмита", постоянно дежурившие над плацдармом, вывалились из
слепи солнца, погнались за "петляковыми", но ведущий залепил по ним очередью
из хвостовых турелей, ведомые перекрестили свои очереди на светящейся струе
ведущего -- и "мессершмиты" отвалили, боясь сунуться в эту, вроде бы
маскарадно, на самом же деле смертельно пульсирующую букву "ж".
"Вот бы завсегда так помогали с воздуху", -- не один солдат подумал на
плацдарме о делах фронтовых, и майора Зарубина охватывало торжество и
недовольство одновременно. "Чудо-самолеты, чудо-минометы -- "катюши", вместе
с этим в славной девятой бригаде еще со времен Порт-Артура сохранились так
называемые хоботные -- этакий пердило-мужик, как его называют солдаты,
становится под хобот станины гаубицы-шнейдеровки и передвигает ее по
мановению руки наводчика. А связь... связь-то наша... Ну сегодня я насчет
связи выскажу..."
-- Однако ж брюзга я стал, -- сам себе под нос буркнул майор Зарубин:
-- Дохожу потихоньку, забыл сорок первый? Ельню забыл...
День шестой
Нет, Ельню он никогда не забудет и никому ее не простит. Не простит
того унижения, той смертельной муки, которую там пережил.
Приданный боевому азартно рвущемуся в бой дальневосточному курсантскому
полку, он, командир полковой батареи, в первом же бою имел счастье видеть,
как бьют зарвавшегося врага, и сам тому немало способствовал. Сбив немцев
ночной атакой с укреплений, удало гнали курсанты фашистов по полям и
проселкам. В кальсонах бежали фрицы, оставив несколько деревень и хуторов.
Артиллеристы, не отставая от курсантов, перли на себе орудия и, когда утром
появились танки, встретили их спокойным, прицельным огнем. Сколько-то
подбили.
Но танки шли и шли, валили и валили из-за холмов. Самолеты не давали
поднять головы час, другой, пять, день, вечность. Остатки курсантского полка
и дерзких артиллеристов, оставшихся без снарядов, затем и без пушек,
оттеснили, загнали в густой сосновый бор и срыли этот бор под корень вместе
с людьми, с оружием,
