людей за продуктами немедленно! -- распорядился Зарубин,
одновременно слушая командира полка Бескапустина, который сорвался, --
накопилось в тихом, смиренном, даже раболепном командире столько, что он уже
не в силах был себя сдерживать, назвал переправу не военной операцией --
свалкой, преступлением, грозился куда-то писать, если останется жив, о
безобразной подготовке к форсированию реки, об удручающих потерях, которые,
конечно же, в сводках преуменьшены, если вовсе не замазаны.
-- Вижу вот -- для вас это новость? -- тыкал он пустой трубкой в
сторону растерянно топтавшегося, почти в речку им оттесненного начальника
штаба, приплывшего на оперативное совещание в хромовых сапогах, в небрежно и
как бы даже форсисто, вроде мушкетерского плаща, наброшенной на плечи
плащ-палатке. -- У вас там хитрые расчеты, маневры один другого сложнее,
грандиозные операции, а тут пропадай! Пропадай, да? -- полковник загнал-таки
форсистого офицера в речку, опавшим брюхом затолкал его в воду и все еще
выпуклой, ломовой грудью напирал на начальника. Собравшиеся на летучку
растерянно помалкивали. Сыроватко уже мокрым платком тер и тер совсем мокрую
лысину. Из темноты выступил капитан Щусь, взял и, как дитя, за руку отвел в
сторону своего разнервничавшегося командира. Комполка не унимался. Сорвав
уздечку с губ, будто колхозная заезженная кляча, Бескапустин рвал упряжь,
громил телегу. -- Настолько грандиозные планы, что и про людей забыли!
Боеприпасов нет! Продуктов нет! Зато крови много! Ею с первых дней войны
супротивника заливаем...
-- Авдей Кондратьевич! Авдей Кондратьевич!..
-- Да отвяжись ты! Я скажу! Я все скажу! -- уже переходя на крик, от
которого всем было не по себе, гремел командир полка. -- Вот вы на лодке
приплыли, на порожней...
-- Нет, три ящика гранат, патроны...
-- Гранаты! Патроны! А бинты? А хлеб? А табак? Забыли, что здесь есть
еще живые люди... Х-художники! -- Щусь догадался сунуть в горсть полковника
табаку, комполка, изнемогший без курева, начал сразу же черпать табак
трубкою с дрожащей ладони. Авиационный представитель зажег ему трубку
самодельной фасонистой зажигалкой, полковник, закашлявшись от жадной
затяжки, все пытался выговорить: -- Я этого... я этого... я этого так не
оставлю! -- курнув во всю грудь, мрачно и церемонно поклонился в сторону
"своих" офицеров. -- Извините, товарищи! -- но начальника штаба презрел.
Начальник штаба, опустив хмурое лицо, поставил задачу на завтра: во что
бы то ни стало удержать высоту Сто и во все последующие дни всячески
проявлять активность, отвлекая на себя внимание и силы противника.
-- Обстановка скоро изменится. Резко изменится. Я понимаю -- тяжело,
все понимаю, но надо потерпеть.
Щусь, оттеснив своего командира полка, опять же откуда-то из потемок
заявил, что, если сегодня за ночь не переправят боеприпасов, не пополнят его
батальон людьми -- высоту не удержать -- нечем.
-- Мы и без того воюем наполовину трофейным оружием. Что же нам, как
ополчению под Москвой -- тем бедолагам- академикам и артистам, брать палки,
лопаты и снова идти на врага -- добывать оружие?..
"Сейчас приезжий чин начнет спрашивать фамилию у этого дерзкого
офицера", -- но в это время с берега подошли люди с носилками, и,
воспользовавшись замешательством, начальник штаба поскорее попрощался со
всеми не за руку -- за руку поостерегся, командир полка Бескапустин не
подаст ему руку.
-- Хоть плащ-палатку-то оставьте -- у нас раненых нечем накрывать, --
пробурчали из темноты, -- и табак.
Путаясь в шнурке, затягивая удушливую петлю на шее, начальник штаба
заторопился выполнить просьбу, догадался, наконец, сдернул плащ-палатку
через голову, свернул ее на берегу, сверху положил початую пачку папирос и,
ощупывая себя, шаря по карманам, расстроенно твердил:
-- Я доложу... Я обо всем, товарищи, доложу...
Дождавшись, когда все разойдутся, Понайотов, не сдержавшись, приобнял
майора Зарубина, бережно прижал к себе и, услышав, что лицо раненого
колется, изумился до беспредельности: "Ну, значит, тут действительно..."
Два рюкзака до
