на попутной в
полк, чтобы потом опять сутками стоять возле операционного стола,
отрабатывая "увольнение", и выпрашивать затем внеочередной выходной.
Как туго на передовой, Ванечка опять за брюхо держится, конем вокруг
нее копытит: "Тосенька! Тосенька!" Она его и выручала, и помогала ему в
продвижении по службе, в получении званий, в получении наград -- не в коня
корм! Не умнеет Ванечка, опять его надо выручать, подлаживаться, угождать. С
нею все еще считаются в дивизии. Генерал Лахонин, качая головой, не раз
говорил:
"Ох, Настасья ты, Настасья! На горбу тащишь несчастье. В последний раз!
Слышишь -- в послед-ний!" Сколько было тех "последних разов". Но вот генерал
Лахонин переместился выше и дальше. В дивизию назначен новый командир,
пожилой, виды видавший, а в артполку отсутствует командир, и в такое время,
когда и солдату симуляция не прощается.
Майора Зарубина увезли на санитарной машине вместе с другими ранеными.
На большой, разбитой дороге, по старым картам именуемой шоссе, набралась
целая колонна машин, и под охраной двух бронетранспортеров двинулась та
колонна в долгий, изнурительный путь. Не всем раненым суждено доехать до
госпиталей, не всем предписано будет вернуться на фронт или домой.
-- Ну, как он, Александр Васильевич, герой наш и упрямец? -- поздно
вечером позвонил в санбат командир корпуса.
Хирург коротко и сухо доложил, что рана в межреберье была бы неопасна,
если б вовремя сделать рассечение, удалить осколок. Начался абсцесс, оба
ребра раскрошены, выбиты -- надо вынимать, и их вынут в госпитале. Он
боится, что дело этим не кончится, -- загнила костная крошка. Надо смотреть
на рентгене -- дошло ли гниение до позвоночника. Пока же они сделали, что
возможно было сделать в полевых условиях: почистили рану, вынули осколок,
сбили температуру, обиходили человека и отправили в эвакогоспиталь.
-- В какой, не знаете?
-- Где есть места. Госпиталя у нас, как всегда, переполнены.
-- Ну, хорошо. Спасибо. Отвоевался, видимо, тезка Суворова.
-- Думаю, да.
"Вот как хорошо. Вот она, жизнь наша. Обиделся друг мой сердечный, и
правильно сделал. Замотался я вконец".
Зарубин, конечно, дошел умом своим, что их плацдарм всего лишь
вспомогательный, что готовится грандиозная операция. Но вот попробуй теперь
оправдаться и перед ним, и перед Натальей. Не дай Бог, узнает она, что он
Зарубина на плацдарме забыл, раненого не навестил. Он-то, сам-то герой, не
напишет ей, но как скроешь? Надо будет разыскать Зарубина в госпиталях.
Надо, чтоб кто-то осторожно сообщил, что вот-вот будет указ о присвоении ему
звания Героя Советского Союза, и надо самому, непременно самому, вручить
герою Звезду. Получит, конечно, Пров Федорович от Александра Васильевича,
сполна получит! Но такая уж доля генеральская: терпи, коли умного друга
хочешь в сердце сохранить. А ведь его, такого прыткого, неуживчивого,
железно-мудрого, однако, никто и не любит... кроме меня, конечно. Ну, еще
Наталья, ну, еще Ксюшка, ну, еще солдаты... ну, еще... Ах, если б всем так!"
День прошел в страшном грохоте, суматохе и непрерывных боях. Высоту Сто
противник очистил, реденькое войско русских фашисты потеснили: заняли
кинутую часть противотанкового рва, теперь в нем немцы накапливаются, потому
как в ров тот, будто в речку Черевинку, выходят все стоки-притоки, траншеи,
ходы сообщений, устья многих оврагов и водоемов. Из того рва атаковать
передовой батальон -- ловкое дело. Но еще свободен овраг до самого берега
реки, и не дать ли возможность Щусю отойти подобру-поздорову. За это снимут
голову и батальонному начальнику, и художнику Бескапустину, даже хитровану
Сыроватко не поздоровится.
На левом берегу ночами большое шабутенье, накапливается войско -- для
помощи Велико-Криницкому плацдарму или для нового удара? Сиди вот тут, точно
кулик на кочке, тяни шею и высматривай -- жениться пора, а подруга
долгоносая с кем-то в пути и не торопится к родному болоту.
Кроме всех прорух и бед, еще одно крушенье -- потерялась трубка. Без
трубки полковник, что местный казак, тоже, между прочим, полковником
именовавшийся,
