-- Тарас Бульба, -- никуда. Ординарец, связисты, разведчики,
все растрепы и растяпы, бывшие под рукой полковника Бескапустина, обшаривали
землянку, обползали каждый вершок земли, ощупали все щели -- нет трубки,
пропала, провалилась проклятая...
И утро суматошное выдалось. С рассвета обнаружилось -- весь берег бел
от овощи. Где-то в верховьях реки немцы раздолбали баржу с сахарной свеклой,
и в силу все того же течения Бэра, землевращения, значит, прибило буряки к
берегу, где и доски, брусья от разбитого судна тоже прибило. Началась уборка
урожая, вскорости перешедшая в массовую драку.
Пленные тоже сунулись за буряками, да куда там?! Оттеснили их боевые
ряды русских обратно в земляные щели. Но буряков хватило всем. Пленным,
правда, пришлось, снявши штаны, бресть вглубь и вылавливать овощь. В оврагах
самые отважные вояки пекли буряки в огне, по ним с противополож- ной стороны
гитлеровцы бросали мину за миной, и, слух шел, одной миной угодило прямо в
костер, над которым висела каска со свеклой. Сообщение это не повлияло на
смекалистых костровых, оно лишь обострило их сноровку: варили свеклу в
норах, продалбливали дымоход прямо из земли наверх, ели полусырую, сладкую
овощь.
Пленные грызли овощь сырьем, лезли к кострам русских солдат, те
морщились, будто от дыма, косились на фрицев, но уже не дрались, хоть немцы
эти и пленные, -- но тоже ведь люди, и тоже жрать хотят. Но скоро пленных
собрали, сбили в строй, погнали в пойму Черевинки -- копать могилу
соотечественникам.
Немцы, в том числе Вальтер и Зигфрид, вырыли яму рядом с могилой
русских солдат, сложили рядом до кальсон раздетых братьев своих. Чужеземцы
-- не какие-нибудь красные нехристи -- связали обрывками провода две
палочки, водрузили на братской могиле крест, -- так и просвечивало сквозь
кусты над Черевинкой рядышком обломок черенка от лопаты над могилой русских
солдат и древний намогильный знак, пусть жалкий, пусть временный, но
заставлял он людей почтительно притихнуть возле могилы, поклониться тем, кто
еще не забыл Бога.
Перед уходом немцы кланялись могиле, тихо молились, читая молитву. Дитя
гитлерюгенда Зигфрид Вольф, как и советский пионер, ничего божеского не
знал, но старательно повторял за старшими товарищами: "Хайлиге Мариа, мутер
готэс, битте фюр унс зюндер, унд ин дэр пггундэ унзэрэс тодэс..." ("Святая
дева Мария, прошу тебя о величайшей милости, чтоб некогда и я соединился с
Христом на небе...")
"О Боге вспомнили, падлы! -- морщился Шорохов, косясь в сторону
молящихся. -- Ишь, какие смирненькие сделались. Ишь, какие добренькие. Оне,
чего доброго, после войны так вот и замолят свои тяжкие грехи. А нам,
безбожникам, че делать? Нам кто грехи наши отпустит?.."
На левой стороне Черевинки, в соседстве со свежими могилами, солдаты
выкопали нишу, соорудили мат из прутьев, насыпали сверху земли, чтоб
заслонить планшет Карнилаева и карту Понайотова от дождя, перенесли телефон
в земляное это сооружение, печку перенести не успели. Едва рассвело, едва
убрались с хозяйством из разоренного блиндажа, как минометчики
обер-лейтенанта Болова аккуратно и яростно разнесли свой наблюдательный
пункт.
Пленные немцы запали за бугорком свежей могилы. Несколько русских
солдат залегли меж ними. Вальтер вскочил и, словно римский император,
вознеся руки, закричал:
-- Вэк мит инэн. Шлагт зи нидэр! Фюр майн шмах унд шандэ! Фюр ди шандэ
унзэрэр вермахт. Фюр ди фюрере шандэ, дас эр айнмаль фершвиндэт, хойтэ нох.
Фор аллем фернихтэт мисгебурт Зигфрид... (Кройте! Бейте! За мой позор! За
позор нашей армии! За позор фюрера! Чтоб он сдох! Разбейте всех тут в куски!
Прежде всего выродка Зигфрида!..)
Поднялись с земли после обстрела, отряхнулись. Шорохов трубку телефона
продул, проверку сделал и ото всей-то душеньки вмазал по уху митингующему
фрицу, да так вмазал, что рухнул ослабевший враг в самое речку и
высказываться перестал. Зигфрид, возвращаясь на берег, в обжитую нору,
упрекал товарища по несчастью:
-- На, унд вас хаст ду эрцильт? Вас? Вильст ду, дас ман алле фернихтэт?
(Чего ты добился? Чего? Ты хочешь, чтоб
