визжит: "Хочешь жить -- убей немца!" Ох уж эти
иуды! Бьют их, вешают, жгут, травят, посыпают порошком, растирают в пятна,
но они отсидятся в какой-то щели, выползут, вялые, тощие, с порошком на
заднице -- и снова принимаются за свои делишки.
Ганс Гольбах прошел войну вдоль, поперек, наискось, но унтер-офицер --
край его карьеры. Офицером ему не стать -- был в плену. Вернулся! Герой! Но
все же какой пример? Крестов Гольбаху не жалеют, медалей и орденов тоже. У
него даже есть орден какой-то королевы, шведской, что ли? Награды Гольбаха
носит в ранце Макс Куземпель. Гольбах -- налегке. У него нет никакого
имущества. Макс Куземпель трясет мешочком, бренчит наградами друга, словно
рыбацкими блеснами, посмеивается.
Старший унтер-офицер Гольбах -- бесстрашный громила, вылез из оврага,
подавая пример храбрости своим солдатам, рванул через перемычку оврагов,
птичкой слетел в траншею. Следом за ним Макс Куземпель -- куда иголка, туда
и нитка. Гольбах перед тем, как упорхнуть, подмигнул дружку своему, будто
жулик жулику, идущему на дело. Следом храбро ринулся командир роты, кто-то
из старичков бесцеремонно поймал его за сапог, стащил обратно и раздельно
произнес:
-- Сей-час не вы... -- И в том, как говорил солдат, как смотрел на
Мезингера, таился скрытый смысл. Идущего следом за Максом Куземпелем новичка
убил русский снайпер. Спустя время в траншею перебежал, обрушился пожилой,
вроде бы неуклюжий солдат, резервиста же новичка русский снайпер опять снял.
"Что за чертовщина?!" -- ломал голову Мезингер, попавши в траншею и слыша,
как его помощник по телефону непочтительно огрызался: "Быстрее нельзя,
господин майор?!" Мезингер морщился, но трубку телефона не брал. Гольбах тут
царствовал, распоряжался на боевых позициях не только за командира роты, но
и за командира батальона, держа на отлете трубку телефона, он закрывал
глаза, протирал потную шею и башку грязной тряпкой, шипел, изрыгал
ругательства.
Над траншеей прошли два советских истребителя. Не переставая вытирать
шею и башку и выслушивая наставления майора, Гольбах проводил их скучным
взглядом. Война шла своим чередом, по своим подлым законам. -- Гольбах точно
знал, что господин майор не придет на передовую, не побежит от оврага в окоп
под прицелом снайпера. Он будет сражаться в уютном месте, в селе Великие
Криницы, под накатом крепко сработанного блиндажа. И командир батальона, и
ротный знали: во всем этом военном бардаке мог еще разбираться, что-то
делать, чем-то и как-то управлять Ганс Гольбах, портовый грузчик. Раз он
пошел первым из оврага в окоп, значит, так надо. В другом месте не пойдет. В
другом месте нужно будет действовать по-другому, только вот надлежит угадать
-- как действовать.
Снайпер, будь он хоть расснайпер, -- все равно человек, все равно он
все время до предела сосредоточенным быть не может. И не в одну точку он
смотрит. У него зона, сектор -- и вот в этом секторе что-то мелькнуло.
Может, заяц промчался, может, человек, может, и померещилось что-нибудь. На
всякий случай надо за этим местом понаблюдать. Наблюдал, наблюдал -- никого.
Значит, померещилось. Распустился снайпер, пружину в себе ослабил, онемелый
палец со спусковой скобы снял. И в это время снова на противоположной
стороне что-то промелькнуло. "А-а, дак вы хитрите! -- сказал сам себе
русский снайпер. -- Теперь-то не обманете!" И уж весь он -- внимание. И вот
тебе, пожалуйста! -- чешет на всех парах по земле фриц, бренчит котелком.
Хлоп его -- и ваших нет, как говорят картежники.
Все стихло. Никто не шевелится. "Значит, фриц этот здесь ходил один,
надо другое место посмотреть", -- совершенно разумно решает русский снайпер.
И только он перенесет внимание, переключится в другую зону, глядь, двое-трое
опять проскочили, и заметьте -- старички все первые, первые!.. Пример
показывают. Гольбах на старых вояк надеется. Они много умеют... "Но так же
поступают и русские, и англичане, и американцы, и французы, и эти трусливые
мамалыжники румыны, и вороватые итальянцы, и неповоротливые умом мадьяры --
все-все предают друг друга".
Предательство начинается в высоких, важных кабинетах
