кусочек хлеба! Лешка не верил сам себе. Еще не успел пережить
потрясение, но зубы уже кусали, хватали хлеб. Давясь, задыхаясь, Лешка
глотал его, забивая рот до отказа. В дыхательное горло попала крошка,
связист поперхнулся.
-- Да ты не торопись! -- лупил его по спине изо всей силы Шорохов.
Лешка кашлял в горсть, чтобы не разбрызгивались крошки.
-- Не хватай по-песьи! Тут вроде масло! С маслом лехко покатится.
Лешка мигом проглотил хлеб, заглядывая на напарника, униженно ждал,
руки готов был протянуть за подаянием, не интересуясь: откуда, где добыл
такие богатства Шорохов? Как ему харч достался? Сунув в ладони Лешки галету,
пальцем мазнув на нее масла из пайковой пластмассовой баночки, Шорохов
простонал:
-- Ах, Булдакова нет? Загнулся кореш, видать, загнулся. Мы б с им...
А-ах, падла! Табаку нету! Все не предусмотришь. Надо было пришить арийца.
Спит в землянке, едало расшаперил...
-- Ты в землянке побывал?! -- ахнул Шестаков нарочито громко.
-- Побывал, побывал. В окопах не пошаришься. День. А он спит.
Истомился. На посту, небось, был ночью, так и поковырялся бы у него в зубах
косарем. Ну хоть еще раз ползи. Хорошо, догадался на хапок шнапсу выпить,
унес в курсаке -- не выплещется. Э-эх, на верхосытку махры бы иль
листовухи!..
Лешка, сжевавший галету, слизал с пальца остатки масла.
-- Н-ну, ты и ловкий! -- восхитился он. -- Н-ну, ты, ты... --
получалось заискивающе.
-- Эт че-о! -- небрежно швырнув Лешке в колени, будто собачонке в лапы,
початую пачку галет, самодовольно хмыкнул Шорохов. -- Тройная проволочка,
овчарка -- человекодавы, охраншыки, нашенски, архангело-вологодские, на три
метра в землю зрящие... за невыход на работу кандей без отопления... за
пайку -- смерть, за невыполнение нормы, за сопротивление, за разговоры в
строю, за нарушение режима -- смерть... смерть... смерть. Тут, кореш, можно
и нужно жить. Но я существовать без табаку и выпивки не могу... Тем паче --
все это рядом, выдается задарма...-- Шорохов явно намечал пойти в поиски
вторично. Передохнет маленько и... "Надо же дорезать чужестранца-то,
нехорошо оставлять подранка -- угодье засоряется"... -- Будто на вечерку
сходил человек, девку потискал да по пути в чужой огород забрался, огурцов
нарвал...
Шорохов на крайнем нервном взводе, но напряжение все же схлынуло,
сытость и чувство исполненного долга расслабили его, и он замертво уснул в
твердой уверенности: коли потребуется, сменщик, им облагодетельствованный,
можно сказать, от голодной смерти спасенный, сутки отдежурит. Может, Шорохов
и не думал так, но Лешке-то мнилось всякое, дрема тоже долила его, и, чтобы
не уснуть, он часто делал поверки.
Немцы палили густо и злобно по переднему краю. Шестаков уже несколько
раз выходил на линию -- перебивало то свою, одинцовскую, связь, чаще других
конец, поданный в штаб полка, обрывало и накоротко включившуюся связь к
Щусю. Шорохов безмятежно спал, отвернувшись лицом к неровно стесанной
лопатами стене ровика, никакой войны не чуял, никаких снов не видел.
Связь с Щусем исхудилась, приходилось выбрасывать пришедшие в
негодность куски провода. Воспользоваться привычной и невинной
находчивостью, стало быть, отхватить кусок провода из соседней линии иль
даже смотать на катушку провод у рот открывшего соседа нельзя было. По
соседству, где и поперек, лежала и работала вражеская связь, трофейный
провод выручал пока. Связистам было приказано не только не воровать немецкий
провод, но даже не изолировать стыки нашей, отечественной, изолентой. По
ней, сделанной не иначе как в артели инвалидов или в арестантских лагерях,
мохрящейся нитками, неровной, с быстро отмокающей клеепропиткой, в воде и на
солнце делающейся просто тряпицей, -- по ней немецкие связисты мигом узнают
-- чья красуется работа и что сию, совсем уже классную продукцию изладили
стахановцы.
И прятаться от немецких связистов приказано было: увидишь фрица,
бегущего по линии, -- в бой не вступай, тырься, линию не демаскируй.
Шорохов в потемках нечаянно на немецкого связиста напоролся. Тот мало
того, что нарушил
