будет, расстрел будет.
-- Вот, капитаха, послушай, послушай! -- хватался за рукав Щуся
распалившийся Брыкин. -- Он ведь на людях один, по-за людям другой. Ходит на
кухню с котелком сам, один, пежит поваров за нерадивость, за
недоброкачественную пищу, а в машине, в "студебеккере" газовая плитка, на
ней ему отдельно готовит паненка, крепостная его, живет он с ней, как муж с
женой, у самого семья на Урале, дети. Он имя посылки посылат, этой пэпэжэ
пикнуть не дает. А как он ее шорит! Ка-ак он ее шо-о-о-орит! -- вожделенно
зажмурился Брыкин, -- я зеркальце так подстрою, что из кабины все видать,
инда думаю -- отыму -- терпленья нету!..-- Брыкин наклонился к уху Щуся,
горячо и сыро дыша, шептал об интимных подробностях. -- Токо на немецких да
на румынских открытках таку срамотишшу и видел... -- Тихоней паненка
прикинулась, шляхетский норов будто усмирила, дает вроде бы ноги об себя
вытирать, но похаживает к одному штабисту и потихонечку да полегонечку
забирает власть над своим владыкой, с налету, с повороту не дает уже, благов
требует. Слух есть, что ее представляют чуть ли не к Герою. Весь штаб
ропщет, гундит, командир дивизии новый не в курсе дел, может дать ход
наградному листу...
"Нельке, глядишь, еще одну медальку "За отвагу" отвалят и матюков без
счету, может, и на гауптвахту свезут, если она напьется сегодня и забушует",
-- совсем помрачнел комбат и, как бы между прочим, поинтересовался:
-- Говорят, да и сам я видел, начальник твой любит водить машину.
-- А как жа?! Ка-ак жа! Чтоб народ видел, какой он старатель, какой
самоотверженный труженик войны. Ох, и хи-и-итрай же, паразитишка! Проедем
все хляби, кочки и болота -- дремлет, но как в гарнизон, или в расположение
какое, иль в штаб въезжать -- канистру под жопу и пошел рулить!.. Без
канистры-то руля не достает. -- Брыкин запьянел, но хлопнул еще чеплашку,
засунул в рот целиком красный помидорище, в досыл кинул брусочек сала и,
жуя, помотал головой: -- Скажу я те, капитаха, одному тебе токо и скажу: нет
ничего на свете подлее советского комиссара! Но комиссар из энтих... --
сказал и, испугавшись сказанного, Брыкин заозирался.
-- У "газушки" одно колесо приспущено.
-- Ну и глаз у тя!
-- Не глаз да не ухо бы, давно бы уж... Чего не накачаешь? Обленился
совсем?
-- У него обленисся! Баллон унутреной брошеным патроном прокололо,
часто это случается, особо в глубоких, грязных колеях. Надобен газовый ключ,
мой спер кто-то, ну и...
-- На ночь глядя вы отсюда не поедете никуда?
-- Никуда, конешно, -- заминировано кругом, токо выезды расчищены.
-- Парковая батарея далеко?
-- Версты две или три отсюдова.
-- Брыкин! Землячок! Сейчас ты ложишься спать. Так?
-- Так.
-- Вечером, желательно поздним, ты идешь в парковую батарею, за ключом.
Так?
-- Та-ак.
-- Получишь ключ в инструменталке и непременно, непременно распишешься
за его получение в амбарной книге кладовщика и, как бы между прочим,
спросишь у него время, понял?
-- Та-а-ак. А ты че, капитаха? Ты че?
-- И не торопясь, не торопясь пойдешь обратно, старайся людям на глаза
попадаться... Потрепись с кем-нибудь из знакомцев, лучше с шоферней, чтобы
ключ у тебя видели.
-- 0-о-ой, капитаха, о-оооой! Ты че задумал-то, о-о-ой! У меня ж баба,
парнишка растет.
-- У меня тоже баба, двое детей, малых.
-- Ну, все! Все правильно! Нельзя такой твари по земле ползать, нельзя!
Он столько уже зла наделал, ишшо наделает... Все! Давай лапу, капитаха.
-- Брыкин! Боец! Во всю жизнь нигде, ни слова!..
-- Да пусть меня на куски режут!..
-- Будем надеяться, до этого дело не дойдет.
На сиденье "газушки" к кирзовой спинке солдатской иглой была пришпилена
записка, с одной стороны которой кругленькими каракулями решительно
написано:
"Ушел за ключом. Боец Брыкин". С другой -- меленько, убористо:
"Разгильдяй ты, не боец! Вернешься, немедленно езжай на место. Я очень
устал. Ложусь спать. Будешь иметь со мной беседу".
Щусь влез в кабину "газушки". У Брыкина было много времени, и он,
отменный шофер, отладил все так, что
