воздвигли сей скромный монумент в рабочем квартале. Но потом тут все перестроилось, возникли большие дома, и помните, как грузины утверждали, что Москва построена вокруг ресторана "Арагви", так тут бардаки вокруг нашего вождя и учителя...
И только одно недоумение не мог разрешить один из спутников:
- Я помню, точно помню - селедка на постаменте еще в прошлом году была целая! И когда он ее съел?.. - Подумал, подумал и грустно добавил: - Ночью, наверное, когда все утихает, он ее грызет, каменную, твердую, без любимого грузинского вина...
На дне реки
Медленно, по частям завозили в заполярный станок громадный памятник великому вождю, торжественно возводили стеклом сверкающее сооружение, внутрь которого, будто жемчужина в раковину, была всунута приземистая, с баню величиной избушка с подрубленными нижними венцами и заплатами новых сутунков в стенах и по углам. В этой избушке мыкался будущий вождь мирового пролетариата во время ссылки и отсюда, из бездорожного, вьюжного Заполярья каким-то, совершенно непостижимым, образом бежал...
Когда работы по сооружению музея и памятника были завершены, власти, державшие под неусыпным контролем важное дело, издали указ: всем судам, проходящим по реке, вплоть до лодок, приставать в знаменитом отныне месте, командам, пассажирам и путешественникам идти в музей - на поклонение, называлось это скромно - экскурсией.
И шли. И кланялись. И плакали.
Время тоже шло, бежало. И однажды те же власти, по чьему велению сотворялись многочисленные монументы и составлялись указы, строгой бумагой велели памятники великому вождю по всей стране сковырнуть. И началась работа, достойная памяти и натуры, им послужившей.
О сносе тех бесчувственных камней боязливый народ сложил легенды и шепотом рассказывает их до сих пор потому, что легенды настоль жуткие, насколь жутка и сама история каменного гостя.
Вот один из рассказов очевидца, старого сибирского капитана, который с юности ходил по реке и помогал сооружать памятник. Не раз бросало его судно якорь супротив музея, и уже в качестве капитана, сняв картуз, шел он с командой по осыпистому крутояру к высящемуся на берегу монументу.
После того, как по всей стране убрали памятники, тот монумент все стоял и стоял, одинокий, издали видный на заполярной плоской земле, и уже не приставали к берегу послушные суда, не топтались благоговеющие скопища людей у подножия его с цветами. Клумба перед основанием памятника заросла редким северным бурьяном, ребятишки перебили каменьями стекла в помещении, бродяги унесли из избушки музейную рухлядь, памятник обгадили чайки, ветры, дожди и лютые северные морозы точили и покрывали трещинами мрамор, получившие после смерти вождя помилование ссыльные и освободившиеся из лагерей заключенные справляли нужду на монумент, писали изречения и непристойности на мраморе, "и Аз воздам" - выцарапал какой-то грамотей гвоздем па груди каменного вождя, - и "я получил свое, ты получи свое - мы в расчете!" - изрек другой.
- Однажды ночью, - рассказывал старый сибирский капитан - кондовые сибиряки избегают называть собственным именем дьявола и всякую нечистую силу - с тайным, коробящим душу трепетом употребляя слово "он", - темной осенней ночью, нарастив пять буксирных тросов, набросив стальную петлю на "него", рабочий буксир городского порта, откомандированный на эту работу, сронил "его" с постамента, сволок на середину реки. Речники передавали по цепочке с корабля на корабль, с теплохода на теплоход жуткую новость: "он" лежит вверх лицом и смотрит из воды"... Мы тоже нарвались на "него". Шли в межень с севера, груженные рудой. Вахтенный без стука ворвался в мою каюту. "Николай Андреич!.. Товарищ капитан..." - и показывает пальцем за борт. У самого губа дрожит, глаза под лоб завело, лицо белей бумаги.
"Ну, напоролись! - мелькнуло у меня. - Половину навигации без аварии и..." - глянул за борт и, веришь - нет, обмер, волос на голове вроде бы ветром подняло... Со дна реки глядит "он"! Лицо бело, скорбяще. Не лицо, прямо-таки лик. Всего, может, минуту-две и было нам видение, но памятно.
Год за годом, навигация за навигацией, время стирало видение, да и забило "его" ледоходом, занесло песком, зарыло каменьями, но до самой пенсии ходил я в том месте с опаскою, на всякий случай рулил не фарватером, бережней рулил - риску-то сесть на мель почти нету. Река здесь широкая.
И вот что еще
