в комнату, где уже утихомиренней продолжала разговаривать по телефону женщина. "Но! Но! А они-то что? Они-то? У них-то своя голова на плечах есть? Почему я должна за всех отдуваться?.. Но! Но!.." - Должно быть, Раиса Васильевна ушла, чтоб не стеснять меня, да плевать мне на всех - не было больше моих сил терпеть, жрать так хотелось, что голова кружилась. Деловая обстановка в конторе, брань женщины, голос ее в соседней комнате, как бы понарошке грозный, не пугали меня, наоборот, приутишили смуту в моей душе, и тепло здесь было - за спинкой стула Раисы Васильевны шипела батарея, крашенная голубенькой краской. Я еще и с едой не управился, как явилась из соседней комнаты женщина, коротко стриженная, фигурой напоминающая круглый сутунок, к которому безо всякой шеи приставлена голова.
- Чего дерешься-то? - по голосу я узнал ту самую, что разорялась только что по телефону, и не мог сообразить, чего ей сказать, да она и не ждала ответа. Примостившись на край стола мягко раздавшимся задом, она закуривала и, когда я снова принялся за еду, еще спросила: - Не знаешь, что ли, мужчине женщину бить не полагается?..
"А ты старый театр знаешь? - хотелось спросить у этой женщины-коротышки. - Папу моего знаешь? Как они с мачехой сгребутся да в топоры! А я их разнимать... Ты-то знаешь, да тоже прикидываешься дурочкой. Ну и я дураком прикинусь!"
- Не знаю, - дожевывая хлеб, пробубнил я в ответ и, покончив с пищей, внятней добавил: - Я еще мальчик.
- Чего-о-о? - коротышка женщина и Раиса Васильевна вместе с нею так и покатились: - Ну и гусь ты лапчатый!
Сотрудницы гороно начали прислушиваться к разговору. Я поднялся, одернул рубаху, поблагодарил Раису Васильевну за угощение и, вытянувшись по стойке "смирно", с вызовом брякнул:
- Готов следовать куда прикажете!
- Чего-чего? - снова поразилась заведующая. - Ты и в самом деле гусь! - и обвела присутствующих взглядом. Раиса Васильевна покивала ей головой, дескать, то ли еще будет.
- В кэпэзэ, в тюрьму, на каторгу, - с солдатской готовностью рубил я.
- Да ладно тебе! - буркнула Раиса Васильевна. - На каторгу... Сиди уж, - и поспешила следом за коротышкой в другую комнату, и, когда закрывала створки, я заметил буквы: "Зав. гороно". Прежде чем запахнуть дверь, заведующая обернулась и зачем-то погрозила мне пальцем, тоже коротеньким, хотела выдать чего-то грозное, руководящее, но Раиса Васильевна потеснила ее собою, утолкала за двери.
Тепло разливалось по моему нутру от еды. Боясь снова опозориться, уснуть, я стал искать развлечений и под стеклом, среди бумажек, театральных билетов, облигаций Осоавиахима, каких-то бланков и справок, обнаружил карточку молодого, красиво одетого парня. В галстуке парень, в темном костюме, подстриженный, причесанный, он напряженно сдерживал улыбку, но она все же просквозила в глазах, тронула большие губы, какие чаще всего бывают у мягкосердечных людей. Такие парни слушаются мам и пап, старательно учатся, их выбирают в пионервожатые, в редколлегии стенгазет, посылают на слеты, таких мы с Тишкой лупили...
Где-то я видел такую же карточку? Где? Брезжило, брезжило и прояснилось, да вон же, внизу, у крыльца, деревянная пирамидка! На пирамидке, крашенной в защитный цвет, разлапистым крестом укреплен поврежденный пропеллер самолета и три карточки врезаны в дерево: двое в летчицкой форме и один вот этот парень, в гражданском, при галстуке.
