за земные муки...
Но я же не просто второгодник, я еще и атеист-безбожник. Трепет, умиление и всякая подобная чепуха неведомы мне. Вместо этих чувств из моего черного нутра поднималось злорадное торжество и ярость, ненасытная ярость. Вшивую башку ровно бы гвоздем проткнуло и выцарапало из-под черепа, как сталь, твердую и решительную мысль: "Сожгу школу!"
Тишка давно меня знает, он почувствовал мое настроение, ярость, во мне занимающуюся, угадал и повел представление дальше:
- Спасибо, родимый сын, спасибо! - бабьим голосом завел он. - Отблагодарил родителей за ласку-заботу. Мы ночей не спим, бьемся, колотимся... ЧЕ молчишь, паразит? - взвизгнул он и дал мне по затылку.
- Не буду больше, - пробубнил я.
- Он не будет, он не будет! - радуясь тому, что я принял игру, зачастил Тишка. - Скоко раз мы от тебя ето слышали?!
- Не бу больше!
- Я спины не разгибаю, отец бьется, бьется, чтоб прокормить дармоеда! Ему эвон трудящиеся как рожу изукрасили, а он чЕ?
- А он чЕ? - вклинился Кандыба, прижигая сплющенный чьей-то обувью окурок. - Он дров или воды когда привезет, овсеца, картошек тырнет, чурок от кочегарки натаскает, и все... Запороть его до смерти!
- Не бу больше!
- Чего не будешь-то?
- Учиться.
- Слыхал, отец, слыхал?! Как хошь, а меры воздействия примать надо! У меня уж нету сил-возможностей с им совладать. Кормишь его, обормота, поишь, обуваешь-одеваешь...
- Не бу больше!
- ЧЕ заладил-то? Не бубо, не бубо!.. Чисто филин, прости Господи!
- Запорю!
- И то, отец, и то! Нас ране вон пороли, дак и толк был! А ноне пораспустили их!..
Тишка обходил меня слева, от устья печки, Кандыба с тылу, от трубы.
- Где же его выпорешь?! У него рожа-то, гли! Сверкает глазьями. У-у, волчина! В проулке встренешь, партаманет с деньгами без митингу выложишь, - в виде отвлекающего маневра толковал Кандыба. Внезапно оба друга набросились на меня.
- Вот тебе! Вот тебе! - чикая по моему заду прутом от веника, приговаривал Кандыба. - Не нарушай всевобучу! Не нарушай всевобучу!..
- Отец, отец! - схватился за голову Тишка. - Будет, будет! Уж больно ты лютой! Ум вышибешь последний або калекой сделаешь, чего хорошего? Сам калека...
- Запор-р-рю! В тюрьме отсижу, но научу!..
- Гори-и-и-им!
Мы сдвинули печку, пока возились. Подвешенная к потолку труба осталась на месте, печка, растревоженная нами, гнала в короткое горло патрубка густой дым, пламя, искры. Обжигая руки, кашляя, чихая, мы с веселым гоготом водворили печку на место, сели на пол, где можно было еще дышать, и, радуясь за спасенное от огня жилище, также и друг дружке, начали придумывать достойный ответ тринадцатой школе. Не могли мы упустить такую редкую возможность для отмщения. Уж дать так дать по родимой школе, чтоб качалась, чтобы у Загорюхи К. Н. и Мартыновой А. В. зубы ныли!
Кандыба настаивал ничего не писать! Нарисовать с деталями некий предмет и послать в конверте - выразительно и понятно! Вызывался даже позировать, несмотря на холод. Чего с него возьмешь, если он и одной зимы в школе не досидел? Темнота!
Тишка пошел дальше: оставить в силе предложение друга Кандыбы, но пририсовать к предмету будто на гвоздик надетую бумажку с надписью: "Лично всему женскому персоналу тринадцатой школы".
- Под картину надо написать стих, - предложил я, - пусть знают - не зря нас учили.
Долго мы пыхтели, сочиняя стих. Кандыба толстущие, как бревна, выражения
