выпрямлялся, будто потягиваясь в ленивом сне, дядя Вася.
Я плеснул из котелка в стиснутые зубы дяди Васи водицы, она тут же вылилась в углы затвердевшего рта, утекла под комбинезон. Я провел ладонью по дяди Васиному лбу, прикрыл его глаза, подержал на них пальцы и, когда отнял руку, полоска темных ресниц осталась сомкнутой: быть может, дядя Вася еще видел меня и теперь успокоился, подумалось мне.
Не зная, что бы еще сделать, я приподнял со лба волнистые, от пыли сделавшиеся черствыми волосы дяди Васи, и на правом виске, у самой почти залысины увидел три белеющие царапины - следы зубов неистового коня Серка, отметину деревенского детства, которое дядя мой не помнил, если и помнил, то не любил о нем говорить.
Сколько я простоял над мертвым дядей Васей, вклеившись коленями в кровавую жижу, не знаю, как вдруг услышал, что меня трясут за плечо.
- Браток! Браток! Ты чЕ?..
- Это мой дядя, - с трудом разомкнул я рот.
- А-а, - протянул ефрейтор и спохватился: - Родной? - уточнил зачем-то. Я кивнул.
- Вот! - вновь разъярился ефрейтор. - Хорошие люди гибнут. А эта... Врач где? Медикаменты? Вода? Спирт? Где медсанбат, спрашиваю? Мы не нашли медсанбат... - напустился он на санитарку. - Ты зачем на передовую ехала?
- Я не знаю. Я не знаю, - повторяла санитарка пусто, отрешенно. - Пусть меня расстреляют...
- Расстреляют, расстреляют... - прогудел ефрейтор.
- Бейте меня, бейте!..
- Помогай. Чего сидишь? - рявкнул он.
Девушка ринулась на голос, упала, запнувшись за раненого, вышибла у ефрейтора пустой уже котелок.
- Не гомони! Уймись. Ищи медсанбат.
Когда девчонка охотно спрыгнула со "студебеккера" и помчалась по лесу, ефрейтор вернул ее тяжким матом:
- Сумку-то! Сумку оставь, дура...
Мы помолчали маленько. Замолк и майор, не шевелился больше, умер, видно.
- Отдай мне его! Я хоть по-человечески похороню, - показал я на дядю Васю.
Ефрейтор озадаченно нахмурил лоб, почесал затылок.
- Не положено.
- А кто тут устанавливал, чего положено? Обращаться так вот с ранеными положено? Бросать на произвол... Документы и награды в сумке посмотри.
Ефрейтор поспешно и угодливо закивал головой, расстегнул сумку.
- Здесь.
- Похоронную напишите в Игарку.
- Да знаем мы его, знаем, - уважительно протянул ефрейтор. - Я хоть недавно в танковой бригаде, и то слышал: "Сорока, Сорока..." На хорошем счету был. Его после Киева хотят... хотели, - поправился ефрейтор, - на офицера послать учиться...
Значит, дядя Вася мечтал о военном чине - погон-то со звездочкой с умыслом рисовал! Ну, тогда девки снопами бы валились.
Ефрейтор поднял и подал мне на руках, как ребенка, дядю Васю. Я принял его негнущееся тело, в котором что-то жулькало и перекатывалось, стянул с себя плащ-палатку, завернул убитого и поволок скорее по просеке, пока не передумал ефрейтор и никто из законников не перехватил. Неподалеку от Пущей Водицы я перетянул все еще сочащийся сукровицей живот дяди Васи бинтами, переодел его в чистое нижнее белье - надвигалось зимнее переобмундирование, оно происходило на фронте к Седьмому ноября, и я успел получить две пары белья, нательное и теплое, также брюки с гимнастеркой. Исподнее белье я мог пожертвовать покойному, навоююсь досыта и в одной верхней паре белья.
На кухне я попросил воды, привезенной под вечер с Днепра, умыл лицо дяди Васи, вытер его сухой онучкой, заменявшей мне полотенце. Друзья помогли выкопать могилу. Копалось податливо, песок "плыл", и где-то в полпояса глубины я опустил тело дяди Васи, завернутое в кусок брезента, пожертвованного нашим шофером.
Закопал, прихлопав могилу лопатой, потом взял на ближней батарее топор, срубил сосенку, затесал ее по стволу и при свете фонарика написал имя, отчество и фамилию своего дяди, подумал, что бы еще изобразить - до обидного куцей получилась
