чешуе. Спокойная, в себе притихшая женщина, будто гребется веслами в тумане, широко размахивая руками. Приостановилась, подняла лицо к небу. Что она там увидела? Что-то хорошее. Улыбнулась и погреблась дальше в гору догораживать кому-то огород, может, дрова пилить, может, козу и кур своих кормить либо баню топить, любит она попариться, кости простуженные погреть. За Паруней сонно тянется Тузик.
Идет трудовая женщина - Прасковья Александровна Воронова, русская крестьянка, и ждут ее дела, миру невидные, земные.
Продолжение к "Паруне", дописанное самой жизнью
Умерла Паруня глухой порой восьмидесятого года. И сколько лежала па холодной печи - никто не знает. Городской мужик, обретающийся в моей избушке, приехал навестить деревенских, попроведать избу - не увидел следа к Паруниной избушке.
Мыши отъели у Паруни нос и уши, попортили лицо, продырявили глазницы. Кое-как снарядили вечную труженицу и увезли на кладбище, в соседнюю деревню, где под пихтами и осинами давно уже покоились и отдыхали все ее быковские подружки.
Вместе им лучше. Вместе им не тесно и спокойно.
Жена моя, бывшая фронтовичка, Марья Семеновна, узнав о смерти Паруни, давясь слезами, сказала:
- Бедная, бедная Паруша! Может, болела, пить просила, а некому и воды подать было...
Наверное, это был единственный человек на свете, который уронил слезу по Паруне, пусть и кратко, на ходу оплакал ее.
Мир праху твоему, русская женщина! Вечная и светлая память тебе! Душа моя сочится слезами, когда я думаю о тебе, вспоминаю тебя. Мир праху твоему! Прости нас, живых, вечным прощением - мы не от зла и не от дурости такие равнодушные и жестокие, мы от жизни такие. И еще неизвестно, какая кончина постигнет нас и какая память за нами будет. Может, никакой не будет - и это возможно в наши дни.
1977- 1985
Виктор Астафьев. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Том 8. Красноярск, "Офсет", 1997 г. Виктор Астафьев
Паруня
За речкой Быковкой в пошатнувшейся загороди, состоящей частью из выветренных до белизны осиновых жердей, частью из ломаного частокола, женщина копает землю. Движения ее неторопливы, как бы раздумчивы, одежда на ней того же цвета, что и земля, - серовато-черная, с разводами выступившей на спине соли. Нехитрое дело - копать землю: подошвой на отгиб лопаты, острие или, по-солдатски, штык в землю, поворот лопаты, заученный удар по вывернутому изнанкой кому, и снова наклон - подъем, наклон - подъем. Сколько это там "мальчики играют в тихой мгле - десять тысяч лет уже играют..."?
А сколько же эта женщина копает землю? Весь свой век. Нет, все века земного человеческого существования - сначала камешком, потом обожженным сучком, потом железкой, не сразу и не вдруг сделавшейся лопатою. Удивительная судьба этого вроде бы примитивного инструмента, из тьмы безграмотных веков дошедшего до наших времен и не сдающего своих позиций. Я уверен, и в Байконуре, и в Звездном городке, где люди живут вроде бы в запредельном, космическом времени и масштабе, не могут обойтись без нее, без старушки лопаты. Более того, все с нее и началось. Ведь прежде чем что-либо построить, вырастить, добыть, надо копать землю - мы дети земли, мы живем ею и на ней, оттого
