Запахали их, окопы те, хлебом заростили, а ты все тама, все тама..."
И когда Сергей Митрофанович закончил песню, она притиснула его к себе, торопливо пробежала губами по его побитым сединою волосам, по лбу, по глазам, по лицу, трепеща вся от благодарности за то, что он есть. Живые волоски на его лице покалывали губы, рождая чувство уверенности, что он и навечно будет с нею.
- Захмелел я что-то, мать, совсем,- тихо сказал Сергей Митрофанович.- Пора костям на место. Сладкого помаленьку, горького не до слез.
- Еще тую. Про нас с тобой.
- А-а, про нас? Ну, давай про нас.
Ясным ли днем,
Иль ночью угрюмою...
И снова увидел Сергей Митрофанович перед собой стриженых ребят, нарядную, зареванную девчушку, бегущую за вагоном. Эта песня была и про них, только еще вступающих в жизнь, не умеющих защититься от разлук, горя и бед.
Старухи на завалине слушали и сморкались. Панина мать распевно и жалостно рассказывала в который уж раз:
- В ансамблю его звали, в хор, а он, простофиля, не дал согласия.
- Да и то посуди, кума: если бы все по асамблям да по хорам, кому бы тогда воевать да робить?
- Неправильные твои слова, Анкудиновна. Воевать и робить каждый человек может. А талан богом даден. Зачем он даден? Для дела даден. На утешенье страждущих...
- И-и, голуба-Лизавета, талан у каждого человека есть, да распоряженье на него не выдано.
- Мели!
- Чего мели?! Чего мели?! Если уж никаких способностей нету, один талан - делать другим людям добро - все одно есть. Да вот пользуются этим таланом не все. Ой, не все!
- И то правда. Вот у меня талан был - детей рожать...
- Этих таланов у нас у всех излишек.
- Не скажи. Вон Панька-то...
- А чего Панька? Яловая, что ли? В ей изъян? В ей?! - взъелась Панина мать.
- Тише, бабы, слухайте.
Но песня уже кончилась. Просудачили ее старухи. Они подождали еще, позевали и, которые крестясь, а которые просто так, разошлись по домам.
На поселок опустилась ночь. Из низины, от речки и прудка, по ложкам тянуло изморозью, и скоро на траве выступил иней. Он начал пятнать огороды, отаву на покосах, крыши домов. Покорно стояли недвижные леса, и цепенел на них последний лист.
Шорохом и звоном наполнится утром лес, а пока над поселком плыло темное небо с яркими, игластыми звездами. Такие звезды бывают лишь осенями, вызревшие, еще не остывшие от лета. Покой был на земле. Спал поселок. Спали люди. И где-то в чужой стороне вечным сном спал орудийный расчет, много орудийных расчетов. Из тлеющих солдатских тел выпадывали осколки и, звякая по костям, скатывались они в темное нутро земли.
Отяжеленная металлом и кровью многих войн, земля безропотно принимала осколки, глушила отзвуки битв собою.
1966 - 1967
