да и я вечно ее высмеиваю и дразню. Но тогда уж без всякого дурачества орал: "Дубина стоеросовая! Ты что, век меня пасти собираешься? Как божью овцу?.."
С грехом пополам изладил я все же первый, настоящий в жизни роман - вытолкнул сестру замуж. Шурин за этот самоотверженный поступок возлюбил меня еще больше, чем сестру, и живем мы с ним ладно, пожалуй что, как братья - старший и младший.
Но вот пришла пора и мне определяться. Я женился на молодой, "подающей надежды" журналистке, по имени Анюта, балующейся стихами. Тут семья складывалась со многими спотычками: Зоська привыкла опекать меня, направлять, оберегать, поить, кормить, за руку водить, как я ее когда-то маленькую водил, и с обязанностями своими расставаться не собиралась. Ох, дурная баба! Откуда бы я ни возвращался: с севера, с юга, из столицы, из зарубежной ли поездки,- в любое время дня и ночи, в любую погоду торчит на перроне с цветочком в руке. На сносях была - и то явилась. Я и ругал ее, и побить сулился, она свое: "Вава! Разве тебе неприятно, когда встречают?" Да приятно, приятно, даже более чем приятно, еще самолет катится по полосе или поезд подходит к перрону, я уж отыскиваю глазами мою сестру-красавицу, увижу - и сразу камень с души: "Слава богу, Зоська здесь, значит, все в порядке".
Анюта ревновала меня к сестре до истерик, до хворей, вгорячах даже ногой топнула: "Я или она?!". Но тут со мной сладить невозможно, тут я тоже характер проявил: "И ты, и она!" - сказал. Надолго растянулась семейная наша история. Жена моя чуть не в шею выталкивала Зоську из нашего дома, та, гляди, уж звонит: "Вава, скажи Анюте, чьто я заняла на нее очередь за яйцеми". Но допекла ее все-таки моя женушка, допекла. "Анюта,- плакала Зоська,- ты для чего хочешь разлучить меня с братом? Ты хочешь лишить нас жизни?"
..."Моего мужа две женщины на руках носят, потому как у него протез",- шутит над нами моя жена, как ей кажется - остроумно шутит. Сама себе подарившая право думать, что она была бы выдающимся поэтом, не сгуби я ее талант, меня она высмеивала, книжки мои, особенно первые, изданные в провинции, высокомерно отвергала, но от гонорара, пусть и жидкого, никогда не отказывалась. Я со своей в себе неуверенностью, с горького полусиротства, придавленный комплексом неполноценности, пытался даже бросить заниматься литературой, но не смог. Было у сестры уже дитя, да и не очень здоровое, когда Анюта дошла до крайности, жестоко оскорбила Зоську, при Романе бросила грязный намек насчет меня и сестры. Мужик оказался не короткой памяти и сказал, что ноги его в нашем доме больше не будет.
Насмотревшись на романы, проистекавшие на факультете журналистики в Свердловском университете, да и на вечные редакционные семейные бури, романтические увлечения, спасения "местных гениев" личными жертвами, не раз заканчивавшиеся роковым образом, Анюта моя не то чтобы не верила в человеческую добропорядочность, она по-здоровому сомневалась в них. Примеров и материала для сомнений было не занимать. Доморощенный гений, по имени Артур, с детсадовского возраста пишущий стихи, сводивший с ума сперва маму, затем и папу, довел нашу самоотверженную машинистку Лялю до того, что она выпила целый флакон уксуса, сожгла себе кишечник,
