устоят. При всех невзгодах и напастях устоят", - подумал старшина Шпатор и плотно закрыл глаза. Володя Яшкин, напившись из бутылки лекарственного настоя, все ждал, когда пройдет нытье в боку и скулеж в сердце - разбередил его, разбередил этот тупой, глупый иль очень ловкий и хитрый обормот, спасающийся в тылу посредством передового идейного слова.
Глава двенадцатая
Землянку Щуся снова посетил Скорик. Поздоровался, разделся, подошел к столу, выставил из портфеля две бутылки водки, булку хлеба, достал селедки, завернутые в пергамент, и половину вареной рыбины.
- Вот, - сказал он, оглядывая стол. - Не люблю оставаться должником. Нож, газету, вилки давай.
- Газеты и вилок нету. Нож на. - откликнулся Щусь, наблюдая за гостем отстраненно и встревоженно.
- Садись, Алексей, садись. Я на весь вечер затесался. И прогнать ты меня не посмеешь, ибо имею новости. Важнецкие. Терпи и жди. - Скорик налил в кружку водки, посидел и спросил вдруг: - Ты креститься умеешь? Не разучился?
- Если поднатужиться... У меня тетка была...
- Из монашек, - подхватил гость, - давай креститься вместе. - Скорик сложил в щепоть пальцы и медленно, ученически аккуратно приложил пальцы ко лбу, к животу, плечам. Щусь, смущаясь и кривя недоуменно губы, сделал то же самое. - Царство Небесное невинным душам братьям Снегиревым, не успевшим пожить на этом свете, твоей тетушке, отцу и матери. Царство Небесное.
Как бы не обращая более внимания на озадаченного хозяина землянки, Скорик трудно выпил водку, всю, до капли, сделал громкий выдох, посидел с закрытыми глазами, подняв лицо к потолку.
- Ах ты, разахты! - встряхнулся он и отщипнул вареной рыбы. Пожевал без всякой охоты. - А помогли нам несчастные Снегири, помогли! И тебе, и мне.
- Как?.. Чего городишь?
- Все, Алексей Донатович, все! Мой рапорт удовлетворен, в округ вызывают, замена движется, более качественная. Особняк как особняк, а что я? Сын гнилого интеллигента, пауков любившего... Н-на фронт, на фронт. В любом качестве. А ты, дважды однополчанин мой, судя по всему, со своей ротой...
- Быть не может! А Геворк? Азатьян?
- Про него не знаю. Но командир первого батальона, первой и второй рот, как не оправдавший доверия...
- Какого доверия? Ты че?
- Родной партии, родного народа.
- А, оправдаем еще, оправдаем.
- Знаю я, знаю все, даже про тетку твою.
- Этого хотя бы не трогай. Но раз все знаешь, жива она или нет?
- Вот этого как раз не знаю, но думаю, не жива. Из тех краев не возвращаются.
- Но она - святая.
- Места-то окаянные. Ну, если тебе так хочется думать, думай, что жива. Я ж думаю про маму... - Скорик потер обеими руками лоб, словно омыл его. - Ладно, на минор не сворачивай, не за тем я пришел. Налей-ка вина хмельного. Разговор будет долгий...
Поздней ночью, обнявшись, шли они по расположению двадцать первого полка, на окрик часовых и патрулей в два горла откликались:
- Свои! Че те вылезло?!
Они уже ничего не боялись.
Прощаясь возле штабного дома, Щусь долго тряс руку Скорика, растроганно бормотал:
- Ну, спасибо, Лева! Вот спасибо! Вот ребята-то... Вот обрадуются. А им нужно, нужно перед фронтом подкрепиться, в себя прийти. Вот спасибо, вот...
Скорик сообщил "тайну": сразу после Нового года в советской армии введут погоны и реабилитируют народных и царских времен полководцев. Первый же батальон по распоряжению свыше будет брошен на хлебоуборку и останется в совхозах и колхозах до отправления на фронт. Там, на этих небывалых работах - на зимнем обмолоте хлеба, - уже находится вторая, проштрафившаяся рота. В управлении военного округа боятся, что представители действующих армий не примут истощенных, полубольных бойцов из резерва, а это трибунал,
