боюсь. Все мы ее чтим, но боимся. А вы-то как? Временно это у вас?
- Война, Домна Михайловна.
- Во-ойна-а-а, - подхватила Домна Михайловна. - И как она вас к себе подпустила? Вот в чем мое недоуменье.
"Как? Как? Обыкновенно. - Щусь смотрел на семейную, может, и свадебную фотографию. Нездешнего, не деревенского вида деваха, неброско, но ладно одетая, с косой, кинутой на грудь. К девахе приник, прилепился совершенно смирный, блеклый парень с пролетарской осанкой, большеносый, широколицый, аккуратно причесанный перед съемкой, в галстуке, явно его задушившем. - А вот так! И вам, и ему, да и мне, пожалуй, Валерия за что-то выдает..."
- Клопов-то хоть нету?
- Что вы сказали, Домна Михайловна?
- Клопов-то, говорю, в бараке хоть нету? А то съедят ребенчишка... Сам-то в каждом письме только об ней да о внучке спрашивает, будто других детей и внуков у него нету.
- Клопов нет...
- Ну-ну, - не поверила Домна Михайловна и, поджав губы, спросила еще: - Вы с ночевой или как?
- Это уж как Валерия Мефодьевна решит.
- Во-во, и ты туда же: "Как Валерия Мефодьевна решит". Всю жизнь этак, все в доме по ней равняйтесь, по ее будь. Ей бы мужиком родиться - в генералы б вышла, дак того фашиста в его огороде, как Ворошилов сулился, и доконала бы...
Валерия вернулась домой поздно. Приторочила лошадь к воротам, бросила ей охапку сена, дома, не раздеваясь, налила в кружку молока, отрезала ломоть хлеба и, приспустив шаль с чуть сбившихся волос, подсела в кути к столу.
- Куда это на ночь глядя? - насторожилась Домна Михайловна. - Ночуйте. - И, отвернувшись, тише добавила: - Я в горнице постелю, никто не помешает, с рассветом разбужу.
- Дела, мама, дела. Завтра с утра хлеб сдавать. Намолотили зерна солдатики.
- Дак и сдавай, кто мешает? Девок, говорят, у тя полно отделение, солдатики намолотят, детский сад в Осипове понадобится...
- Хорошо бы, - устало улыбнулась Валерия Мефодьевна и сомлело потянулась. - Везде закрываются детсады да ясли - детей нет, а я бы с радостью открыла.
- А волки! - не сдавалась мать. - Говорят, дороги кишат имя. Ниче не боятся. Война. Мужиков нету. Подводы и коновозчиков дерут...
- Да мало ли чего у вас тут говорят. У нас вот поют! - и, словно стряхивая с себя что-то, повела плечами, подмигнула младшему лейтенанту.
"А-а, беэ-эс, баба-а-а, затейница, а-а, ведьма, сибирская!" - восхитился Щусь и сейчас только понял, что не знает ее, нисколько не постиг, и постигать, наверное, времени уже не хватит, да и зачем?
- Тебе че! Тебе хоть волки, хоть медведи, - собирая кошелку, ворчала Домна Михайловна. - У тя, Лексей Донатович, наган-то есть? А то ведь нашей пролетарье всех стран соединяйтесь никто не страшен...
- Есть, есть, Домна Михайловна. Простите, если что не так.
- Заезжайте ковды, хоть один, хоть с ей, - хмурясь, вежливо пригласила хозяйка и ткнулась в щеку дочери губами. - Ребенка-то хоть побереги, ребенка-то пожалей. Отец вон в каждом письме о тебе и о нем... Напиши хоть ему ответ, если недосуг матери вниманье уделить... Занята... - мимоходом, но значительно ввернула она и уперлась глазами в младшего лейтенанта.
- Напишу, напишу как-нибудь - отстранилась Валерия от матери и, кинув на ходу: "До свиданья!" - вышла из дому.
Ехали молча, не торопясь. Валерия сидела, откинувшись в угол кошевки, закрыв глаза, плотно запахнувшись, повязанная по груди шалью - кормящая мать, бережется. Щусь, не опуская вожжей, валенком прикопал ее ноги в солому. Она покачала головой - спасибо.
В степи было тихо и лунно. Лишь вешки, обозначавшие дорогу, да телеграфные столбы, бросая от себя длинные тени, оживляли белую равнину, загадочно мерцающую искрами, переливающуюся скользящим лунным
